Проданное поколение

То, что, по мысли последних лидеров Запада, должно консолидировать западный мир — а именно «война с терроризмом», — на деле консолидировало Восток, причем снабдило его таким оружием, равного которому у Запада уже нет. И это еще не все. Социализм представлялся тем будущим, за которое стоит бороться, он выстраивал перспективу развития — и это не понравилось. К чему перспективы, если в благолепии своем наступил конец истории? Было велено жить сегодняшним днем и остановить мгновение. А свое будущее Запад передал Востоку.

Готы, разрушившие Рим, были христианами — и нет ничего невероятного в предположении, что восточные племена, что потеснят западную цивилизацию, окажутся социалистами и принесут Западу ту самую мораль, которую он некогда отверг.

ЗАПАДНАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ КАК ЦЕЛЬ РАЗВИТИЯ
Не в том беда, что финансовая система цивилизации была построена на необеспеченных кредитах. Подлинная беда в том, что сама цивилизация, ее культура и история существовали как бы в кредит, и кредит этот был выдан на основе былых достижений. Вот этот, наработанный дедами капитал идей и идеалов и продолжали декларировать в исторических ведомостях — и полагали, что, живя на проценты с дедовских свершений, культура протянет долго. Нового Леонардо нет — зато есть Марсель Дюшан, который пририсует Джоконде усы; нового Шекспира не появилось, но есть Стоппард, который напишет реплику на пьесу «Гамлет». После страшной войны и последних великих художников Запада — Пикассо, Камю, Белля, Хемингуэя — наступило время культурной ипотеки. Иронизировали, сомневались, боролись за права человека — но никто не спросил: за права какого именно человека? Рантье? Паразита?

Историки будут изучать период 70-х годов как нетипичное время. Век был кровавым, но карнавальные семидесятые будто бы отменяли его реальность. Русский интеллигент составил представление о западной цивилизации именно по этим годам фиесты. Хотели сытой жизни — а подлинной истории знать не желали. Влюбились в Запад времен карнавала — понравится ли он в будни? Никто, разумеется, не пожелал бы оказаться на улицах Берлина во время погромов и бомбежек, на берегах Марны в 16-м году, под Гвадалахарой в 36-м, во времена Великой депрессии в Америке, никого не манил западный мир в его реальности, но волшебный фонарь манил очень.

Финал наступил ровно так, как и было обещано: не взрывом, но всхлипом. Только ленивый не поминает сегодня книгу Шпенглера «Закат Европы». То, что было сказано в 18-м году, сбылось на девяносто лет позже — разве это срок? Кризис пришел не на пять лет, как говорят владельцам акций портфельные инвесторы, и не на семь лет, как осторожно говорят вкладчикам банкиры, и не на десять, как считают политики, мечтая за искомый период перекроить карту. Кризис пришел навсегда. Это даже и не кризис вовсе.

Это конец представлениям о западной модели цивилизации как финальной стадии развития человечества. Вся философия XIX века, в том числе и марксизм, была европоцентричной; Гегель, например, полагал, что Китай выпал из истории навсегда. Выяснилось, что основные допущения уравнения неверны, — наивно ждать правильного ответа.

В конце концов, какие были основания ожидать вечного торжества Запада? Западное господство и европоцентричная картина мира существуют крайне недолго — лишь со времен битвы при Лепанто, должен же был прийти этому торжеству конец. Западную цивилизацию съело ее основное свойство — жадность. Но ведь мы именно западную цивилизацию определили как желанную цель, отнюдь не культуру. А сумеет ли западная культура пережить западную цивилизацию — на этот вопрос ответит только время.

Битва при Лепанто — морское сражение, произошедшее 7 октября 1571 г. между объединенными силами Священной Лиги (куда входили Испания, Венецианская Республика, Папа Римский, Мальтийский орден, Сицилия, Парма, Генуя, Савойя, Тоскана и Неаполь) и флотом Османской империи.

Если для России и есть какая-то надежда, то лишь в том, что она не стала частью Европы вопреки прогнозам просвещенных умов. Россия остается Россией, если что и спасает ее, то старые дедовские рецепты: не просвещение, а крепостничество — им всегда жила российская экономика, им и будет жить впредь. Превратить сто тридцать миллионов в просвещенных рантье невозможно, а поставить миллионы у помпы качать нефть (рыть канал, строить магистраль, осваивать Сибирь) — возможно. Но сколь же бойко рвались просвещенные умы в западную цивилизацию: билеты на «Титаник» продавались по двойной цене. Было сомнение: не надо ехать этим пароходом, сами европейцы сомневаются в его прочности. Но нет, расхватали билеты в цивилизацию — приоделись как люди, рожи побрили. Приехали — и как всегда не вовремя.

РОССИЯ КАК ЕВРОПЕЙСКАЯ ДЕРЖАВА
Один из устойчивых мифов состоит в том, что Россия есть часть Европы, и она всем сердцем устремлена на Запад. То была рекламная кампания последних десятилетий, и мало какая реклама принесла столько вреда.

Во-первых, речь шла только о небольшом количестве приближенных к трону, эти лица и могут рассматриваться в качестве русских европейцев. Фактически этот рекламный ход был очередным оправданием российского крепостничества, в который раз страну поделили на привилегированных и простой народ, в сегодняшнем изводе это звучало так: общество делится на цивилизованную часть населения и варваров. Строить будущее за счет собственного народа — это специальный российский трюк, так поступали Троцкий и Сталин, превращая деревню во внутреннюю колонию, — так поступили и теперь. Дикие варвары-мужики качают нефть, а просвещенные русские европейцы едут в паломничество к духовным ориентирам. То, что русский интеллигент возжелал быть поближе к европеизированному начальству, — понятно, но противно.

Впрочем, быстро выяснилось, что и привилегированные особы в Европу тоже не хотят. Чего они там не видели? В годы шальных приобретений кинулись русские буржуи на Запад, скупали виллы на Лазурном Берегу — много ли их там нынче? Кроме богатых дурней, желающих походить на европейцев при полной неспособности к иностранным языкам, и беженцев, подавшихся в прислугу, — много ли русских вы найдете в Европе сегодня? Разумные экономичные люди давно сообразили, что куда лучше ехать на Гоа, в Турцию, в Египет. Пляжи Индийского океана полны русских интеллигентов, тех самых, которые двадцать лет назад мечтали о священных камнях Европы. Обосновавшись в Индии, новые русские колонисты, сами того не сознавая, воплотили вековую мечту России. Подлинные птенцы гнезда Петрова должны ехать именно туда, в Индию, а вовсе не в Амстердам.

И Петр, и Екатерина, и Ленин, и Сталин — все великие русские цари знали: на Западе нечего ловить, там только камни и просвещение, а из них каши не сваришь. В Амстердам можно поехать учиться кораблестроению, но больше там делать решительно нечего. Реальное богатство лежит на Востоке — в Сибири, в Персии, в Индии. Впрочем, то же самое прекрасно понимал и Запад — оттого и войны за обладание Востоком вспыхивали мгновенно. Принципиальной для русской и западных дипломатий была Крымская война — а вовсе не схватка с псами-рыцарями на Чудском озере. Пес с ними, с псами-рыцарями, и кому нужны унылые болота? Целью были Персия и Индия, а отнюдь не участие в гражданственных дебатах с парижскими философами. О чем же дискутировать — о правах ли жителей микрорайона Жулебино, об электроснабжении Дальнего Востока? Где он, предмет дискуссий? Разве что спасение европейской культуры от самих европейцев.

МНОЖЕСТВО КАК ОБЩЕСТВО
Шансы на спасение исчезающе малы. В последний раз Европа объединилась под флагами фашизма — не было ни единой европейской страны, в которой эта доктрина не была бы сильна. Ни антифашизм, ни социализм такой массовой аудитории не собрали. Какая программа могла бы сегодня гальванизировать западную цивилизацию и примкнувшую к ней Россию? Западноевропейский гуманизм? Его разменяли на инсталляции. Социализм? Его подарили мусульманским террористам. Демократия? Она оказалась инвариантом корпоративного государства. Финансовый капитализм? Не выгорело дело. Придумайте что-нибудь, подайте на общеевропейскую идею!

Дайте нам хотя бы для одной, отдельно взятой страны идеологическую программу! Просветители, большевики, демократы, государственники, евразийцы — сколько желающих поживиться крепостной природой Отечества, и каждому найдется, что урвать во время народного бедствия. Панические граждане кидаются под любые знамена, а вожаков, готовых стричь доверчивое население, искать не придется. В черных рубашках, с бритыми затылками появятся ревнители отечественной морали — их и объявят спасителями национальной идеи. И не только в России.

Некогда де Кюстин, описывая Россию, сказал, что в ней нет народа — есть император и сословия, а народа нет; то же самое можно сказать сегодня про общество Запада. И если в условиях кризиса появляется необходимость формировать новую программу — взяться ей будет неоткуда, кроме как из национальной идеи. То, что на Западе просыпается национализм, видно — иначе в условиях кризиса происходить не может. То, что в России национализм всегда являлся последней надеждой власти, — не требует доказательств. Для того чтобы присущая Западу тяга к фашизму не победила, надобно найти новый рецепт общественного договора. Когда лидеры стран призывают «изменить финансовую систему», это попросту означает «пересмотреть общественный договор». Объединяли деньги — что может объединять помимо денег, если не кровь?

Тони Негри, например, высказал гипотезу о возможном формировании общества не путем объединения страт, но путем диффузного распыления общества на единицы («персоналии»). Негри полагает, что, распавшись на персоналии, народ окажется во власти естественного центростремительного механизма и соберется вновь, но уже свободный от идеологии. Инструментом, собирающим всех заново, должна стать информация; требуется захватить Интернет, как некогда брали телеграф и телефон, — интернетные связи заменят общественный договор. Негри называет это сообщество будущего — «множеством». Вопрос в том лишь, что такое множество по определению лишено элиты, то есть морального эталона.

Оттого что сегодня понятие «общественная элита» дискредитировано, не следует, что без нее общество может существовать. Однако формироваться элита должна не по критериям цивилизации — но по забытым сегодня меркам культуры. И это существенное различие. Есть более насущные задачи, чем быть европейцем. И более благородные цели, чем быть демократом. И есть соображения куда более важные, нежели рыночная экономика.

Нам бы научиться не лебезить перед начальством, не юродствовать перед иностранцами. Нам бы научиться уважать собственную историю, не объявлять ее яко небывшей. Нам бы научиться не краснеть от того, что некогда отцы наши мечтали о солидарности трудящихся. В этой мечте нет ничего постыдного, честное слово. Сегодня солидарность опять нужна, а мы ведь столько раз плюнули на солидарность.

Есть более достойная цель, нежели борьба за человеческие права. Мы столько лет за них боролись, а куда перспективнее отстаивать человеческие обязанности. И если новое поколение диссидентов соберется под таким лозунгом — будет совсем недурно. Бороться за свои права в мире, который находится в беде, — стыдно.

Будем надеяться, что запас прочности в культуре велик. Нам предстоит заново прочесть много хороших книг, заново понять много хороших картин — и это само по себе хорошо. Пожар Москвы при взятии ее Тохтамышем, казалось, не оставил никакой надежды — однако Москва все еще стоит.

Текст: Максим Кантор, Новая газета