Проданное поколение

В каждом отдельном случае платоновский принцип контроля соблюден: внутри ограниченного коллектива властвуют учредители локальных законов, их охраняют «стражи», их обслуживают ангажированные «поэты», на них работает довольный подачками народ. Некогда мы все издевались над этой рабской конструкцией. Но то, что огромный холдинг подобных корпораций стал называться открытым обществом, — ни у кого насмешки не вызывает.

Гражданину представили общество как систему взаимосвязанных корпораций — в одни он допущен как служащий, в другие он попадает, если нуждаются в его голосе. Гражданину объясняют, что государство — это тоже своего рода корпорация, и в ней он имеет акции наряду с миллионами избирателей. А нефтяная промышленность — это корпорация иная, там он права голоса не имеет. Трудно вообразить, что гражданин на правах избирателя посоветует директору банка изменить политику, — самый прекраснодушный демократ до этого не додумался.

Очевидно, что целью корпорации является выгода, а целью союза граждан — общественное благо. Очевидно, что корпорация успешна лишь в том случае, если ставит свои интересы выше общественных. Очевидно, что мораль гражданского общества подразумевает равенство, а мораль корпорации — иерархию. Возникает своего рода силлогизм: открытое гражданское общество существует внутри недемократического мира, существует это открытое общество на деньги корпорации, а корпорация есть воплощение тоталитарного государства. То есть тоталитарная модель, встроенная внутрь свободного общества, помогает этому обществу выживать в тоталитарном мире. Что в этой конструкции является мотором, а что — оболочкой?

До недавнего времени (пока акции не пошли вниз) не казалось, что логика хромает. У представителей среднего класса теплилось соображение, что тоталитарные решения корпораций таинственным образом обеспечивают свободу внутри гражданского общества. Пусть они там, в корпорациях, решают частные финансовые вопросы, а наше право — голосовать за свободу в целом. То, что ревнители равенства находятся на зарплате у адептов неравенства, — это обстоятельство как-то не обсуждалось.

Феномен современного среднего класса оттого так трудно поддается определению, что формально средний класс является воплощением гражданских свобод, а фактически — служебным материалом тотальной корпоративной модели. Сознание демократического гражданина — находка для психоаналитика: он чувствует себя наделенным правами ровно до тех пор, пока встроен в систему, где никаких прав у него нет. Гражданин может почувствовать себя таковым (то есть имеющим свободу выбора, совести и мнения) только при условии функционирования такой общественной модели, где его мнение не значит решительно ничего. Гражданин — хозяин своей судьбы постольку, поскольку никакой судьбы у него в принципе нет.

Мы интересуемся судьбой наших инвестиций — насколько они сегодня обесценились? Куда важнее, что обесценились акции т.н. гражданского общества. Отдельно от закрытых корпораций демократия не существует, это был мираж. Гражданину еще предстоит узнать реальную цену своих гражданских акций — когда ему предложат принять участие в последней корпоративной вечеринке, то есть сдохнуть на войне.

ЛЮМПЕН-МИЛЛИАРДЕР КАК ГЕГЕМОН
Последние годы привели к образованию нового класса господ. Подобно тому как предельное обнищание создало люмпен-пролетариат, готовый на любую авантюру, так предельное обогащение создало люмпен-миллиардеров и точно так же вывело их за рамки общественного договора.

Эти свободные от обязательств перед обществом богачи являются локомотивом сегодняшней истории. Акции гражданского общества они вовремя сбросили, но они владеют акциями тех корпораций, которые куда важнее общественных. Войны и безработица возникают как бы сами собой, помимо их воли, как побочное следствие капиталистического соревнования.

Вкусы и предпочтения люмпен-миллиардера стали основополагающими в государстве. Точно так же как в двадцатых годах вкусы люмпен-пролетариата создали специальную культуру — пролеткульт, агрессивное образование, отменяющее все с ним несхожее, — так и вкус люмпен-миллиардера сегодня сделался культурной директивой. Во всех комиссиях, в любом жюри нынче представлен бескомпромиссный в своих взглядах торговец краденым. Галеристы, рок-певцы, артисты и журналисты обслуживают вкусы этого ничтожного в моральном и интеллектуальном отношении субъекта — и суетятся, чтобы пробиться в первые ряды обслуги. Собственно говоря, так называемый гламур есть не что иное, как инвариант пролеткульта, это субкультура класса-гегемона.

Как и пролеткульт, новая эстетика крайне условна — не имеет ничего общего с реализмом, то есть с окружающей действительностью. Подобно пролеткульту, новая эстетика решает прежде всего декоративные задачи. Но, как и в случае с пролеткультом, декоративная функция постепенно приобрела всеобъемлющий характер — она стала содержанием, смыслом, целью общества.

Пролеткульт довольно быстро отлился в форму государственной идеологии соцреализма, и вкус люмпен-миллиардера постепенно отвердел в государственной символике. Некоторая пошлость, присущая современным государственным отправлениям, связана прежде всего с огрехами корпоративного вкуса люмпен-миллиардера. Люмпен-миллиардеры, в сущности, сформировали стиль государственного мышления, образ власти, образ современности. Во всем подлунном демократическом мире властвует примерно один и тот же стиль — его можно определить прилагательным «игривый». Подлинный общественный лидер из этой среды не появится никогда. Однако коль скоро нет общества, но есть его субститут, то успешная имитация лидера общества — ровно то, что требуется.

Власть в новом веке стала столь же слабой и анонимной, как перед Первой мировой войной. По известному выражению Черчилля, интриги власти напоминают борьбу под ковром, только дерутся уже не бульдоги, а существа меньшего размера — хорьки и крысы. Любопытно, что хорьки сами не знают, за что дерутся и что сделают в следующий момент. За власть они горло перегрызут, но вот что делать с этой властью, не вполне понятно. То, что новый класс-гегемон проживет недолго, не вызывает сомнений — куда более любопытно, что именно придет ему на смену.

МУСУЛЬМАНСТВО КАК ВАРИАНТ СОЦИАЛИЗМА
Повсеместная дискредитация социализма в просвещенном западном мире, тотальная победа рынка и финансового капитализма на Западе — привели в последней трети ушедшего века к поразительному культурному перформансу. Полномочными представителями социалистической доктрины сделались обитатели Востока — и эту, некогда популярную на Западе программу общественного бытия уже не узнать. Мусульмане в своих борениях с западным империализмом повторяют почти буквально те социалистические лозунги, которые, бывало, произносили европейские мечтатели в женевских кофейнях. Сегодня европейский левый чувствует потребность в солидарности с палестинским движением «Хамас», и, как результат, возник невиданный гибрид мусульманской энергии с идеями социализма. Некогда Честертон, провидя внедрение восточной морали в западную веру, придумал смешное слово «хрислам». В романе «Перелетный кабак» он изобразил уродливый, но жизнеспособный идеологический гибрид, постепенно лишающий западную цивилизацию возможности сопротивляться. Как можно сопротивляться тому, что использует твою собственную религию как один из составляющих компонентов? Честертон почти не ошибся в прогнозе, только в переплавку пошла не христианская вера, а социализм — и эта потеря для западного мира оказалась чувствительной. Социализм отвергли за ненадобностью как непригодный для социума продукт — ведь был выбран куда лучший, совершенный метод общественного строительства, надежнейший товар! Теперь, когда все дефекты этого товара обнаружились, призывы к равенству и солидарности трудящихся звучат не из уст марксистов, а от последователей Корана.

Разумеется, этот новый интернационал угнетенных мало похож на тот, что замышлял когда-то Маркс. Племенное религиозное общество нимало не похоже на изображенный основоположниками интернациональный союз трудящихся. Но что поделать, если религия и голос крови объединяют обездоленных, а финансовый капитализм солидарность отвергает? Марксистская идеология, как казалось, вытекает из европейского опыта и рождена европейской культурой — но единожды ее уже присвоила себе Россия, не приходится удивляться, что нашлись новые желающие. Социализм возвращается в Европу в чалме и не нуждается в европейской культуре. Беда Запада в том, что противопоставить этой доктрине нечего: противостоять идеям в принципе невозможно, для этого нужны другие идеи. А их нет. То, что было когда-то европейским будущим, Запад добровольно отдал Востоку, а себе взял акции демократии, которая работает на проценты с доходов закрытых корпораций. Сейчас эти акции не стоят ни гроша, сейчас самое время подумать о единении трудящихся, да вот беда — эта постылая идеология уже присвоена восточными оборванцами.