Весна прошедшего порыва

Текст: Наталия Геворкян

В какой-то момент станет очевидно, что самым счастливым и легким был период «единого порыва»: власть нас обманула, мы вышли ей об этом сказать. Это было счастье, без преувеличения. Куча людей в один голос тем, кто решает за них за заборами и стенами: «Не держите нас за идиотов». Потом катались по кругу с белыми ленточками, потом стояли по кругу, взявшись за руки. Восторженные, радостные, любящие друг друга, благодарные друг другу за это единство и совпадение.Как легко быть вместе против Чурова, против Медведева и против Путина, против региональных начальников. Естественно быть вместе против неправедного суда, против ментовского зверства. Понятно и просто — против коррупции, капитализации связей и дружбы с властью.Потом становится сложнее. Все уже разогрелись, события вроде бы идут своим чередом. Но вот возникают первые сомнения у некоторых из тех, кто был на Болотной и Сахарова, кто протестовал против фальсификаций на парламентских выборах. «Я не пойду на митинг, потому что Путин же все равно победил. С натяжкой или без нее, но победил, чего там… Так о чем митинг? Против чего? Против избранного народом Путина? Да даже если были фальсификации, а они наверняка были, вот ты веришь, что он не победил?»

Мне кажется, что важно выйти по ряду причин, вне зависимости от того, что я думаю о результатах президентских выборов. Но это мне, не обязательно моей подруге или приятелю, которые, не сговариваясь, еще вчера ходили на Болотную и на «белый круг».

Потом Pussy Riot. Мнения явно разделились: 1. Они там все спятили, что ли, сажать девчонок за дурацкий хэппенинг в церкви; 2. Наказать по полной, чтобы и в голову никому не пришло больше такое, попробовали бы они это вытворить в мечети или синагоге.

Одновременно возникла дискуссия о церкви, в которую включились и церковники. А тут еще и господин Гундяев с часами и нехорошей квартирой. Трещина расширилась. Одни без почтения подсмеиваются над Гундяевым. Других коробит, что «наезжают» на патриарха, они начинают защищать церковь по той же логике, по которой некоторые защищают Путина: государство — это он, поэтому не трожьте. А здесь: церковь и вера — это патриарх, поэтому руки прочь.Страна поляризуется на глазах. Власть не просто этому способствует, она на этом играет, противопоставляя рабочих вот этому столичному «креативному классу», неимущих имущим, «наших» «ихним», старушку компьютерщику.Церковь включается, и с амвона в вербное воскресенье звучат совсем не примирительные речи: «Противостояние Церкви и антихристианских сил становится всё более очевидным и острым. Особенно заметными атаки стали в предвыборный и поствыборный период, что свидетельствует об их политической подоплеке, в том числе антироссийской. Подключаются различные средства, разворачивается планомерная и системная дискредитационная работа. Клириков вовлекают в провокации; архипастыри и священство находятся в фокусе пристального внимания недовольных, которые ищут малейшую зацепку, для того чтобы всё извратить, создав грязный информационный повод». Господи, откуда слова-то такие у священнослужителей....

Креативный класс погружается в этические споры. Вообще этические разногласия становятся существенной чертой сегодняшней дискуссии. Яростно спорим о том, на что год назад просто не обратили бы внимания. Ксения Собчак и Чулпан Хаматова. Репутационные плюсы и минусы. Кто прав, кто не прав. Что и где можно, что и где не стоит. С кем вы, мастера культуры? Одна — «смелая настоящая журналистка», вторая — не смелая, и кто сказал, что святая, поэтому пусть ответит: она реально за Путина или по необходимости? Пусть прямо ответит на прямо поставленный вопрос: да или нет? Что тут сложного? Да или нет????!!!!

Это безальтернативное, митинговое, обращенное еще вчера с площади к власти, вдруг обращается внутрь, в собственную среду. Кто не с нами — тот с властью. Без нюансов. На глазах крепчает бренд «Собчак». И уже через пару дней в истерическом революционном задоре двух «героинь нашего времени» публично противопоставляют друг другу сами же представители так называемой продвинутой части общества. Не в пользу, разумеется, Хаматовой, которая — одна из немногих — имела неосторожность «капитализировать» свой собственный бренд не эгоистически, а для помощи другим. В России это чревато, особенно если капитализация высока. Становишься одновременно заложницей сильных мира сего и жертвой революционной прямоты, требующей простых ответов на сложные вопросы.

Казалось бы, ну и ладно. Это естественно. Все разные. Но ты вдруг понимаешь, что этические разногласия — не ерунда, не блажь, не то, на что завтра махнешь рукой и, задрав штаны, побежишь дальше вместе с теми, кто сказал совершенно неприемлемые для тебя слова, с теми, кто счастливо-просто устроен, кто не задумываясь готов поделить мир на черное и белое. Начинаешь чувствовать этот примитивный большевизм, от которого еще не перестало тошнить за долгую его историю. И ладно бы, когда этим страдает власть. С ней все понятно. Болезненное начинается, когда ты чувствуешь это в своей среде, среди тех, с кем ты вроде бы говоришь на одном языке, с кем еще вчера было так легко, понятно, искренне и вместе.

Мой коллега и приятель Игорь Мальцев вчера поставил меня в тупик напоминанием: голодающий сегодня Шеин — это тот же Олег Шеин, который шел на Останкино с Макашовым в 1993 году. Я ему отвечаю, что многим из тех, кто сегодня поддерживает его, в 1993-м было 2 года. Они не знают. А я забыла, каюсь. Но я помню Останкино ровно в тот момент, когда там стреляли. Я там была. Я думаю об этом второй день: если Шеин стоял на трибуне с Макашовым, то как мне относиться к нему сегодня? Сказать себе, что он голодает и ставит свою жизнь на карту за то, за что близкие мне люди в декабре выходили на улицу, — за честные выборы. Или признать, что это все тот же человек, который с той же решимостью, что сегодня, шел тогда брать Останкино, и там могли погибнуть мои друзья. Которые сегодня, возможно, берут у него восхищенные интервью.Сложное сводится к пугающе простому. А если тебе не удается на любой вопрос ответить простым «да» или «нет»?Одна моя подруга уже не возьмет за руку другую мою подругу, хотя вчера они стояли рядом на «белом круге». И ладно бы, если только они. Раскол в обществе происходит. Его раскалывают сознательно. Оно раскалывается внутренне. И нет опоры, нет безусловного морального авторитета, жизнь в искривленной реальности последних 12 лет сказывается на оценках, поступках. Я не понимаю, как этого избежать, потому что этот процесс уже запущен. Власть надеется на этом выиграть, создавая поводы для раздрая и понимая, что рефлексирующая публика на них поведется.

Мы арестуем поющих в алтаре, верующие и церковь нас поддержат, продвинутые выступят против преследования девчонок, верующие выступят против продвинутых. А мы еще добавим историю с патриархом, продвинутые начнут над ним издеваться, воцерковленные возмутятся. А еще и примем закон о запрете пропаганды гомосексуализма, и этот раскол усилится. А внутри мы их перессорим, столкнув лбами, растащим по принципу «за» и «против» кумиров. И у нас получится! Ну да, но под обломками окажутся все, потому что поляризация в обществе неминуемо будет искать и найдет выход. И этот раскол пройдет по человеческим жизням, не выбирая правых и виноватых, интеллектуалов и рабочих, людей во власти и людей на Болотной, верующих и атеистов, геев и негеев, столицу и провинцию, сильных и слабых. Может быть, мои опасения покажутся вам напрасными, но у России есть печальная история того, как это бывает. Возможно, моя грусть навеяна перечитанными недавно «Окаянными днями» Бунина, всегда поражавшего меня ретроспективно точностью предощущений: «В мире была тогда Пасха, весна, и удивительная весна, даже в Петербурге стояли такие прекрасные дни, каких не запомнишь. А над всеми моими тогдашними чувствами преобладала безмерная печаль».