Пора забыть об эмиграции

Текст: Леонид Бершидский

В один день стало известно об «эмиграции» писательницы и экс-главреда Маши Гессен — от нее самой и колумниста Олега Кашина — от Эдуарда Лимонова. Можно было бы сделать вывод, что либеральные писаки покидают Россию из-за несносного политического климата, который здесь стал даже хуже, чем собственно климат. Но этот вывод был бы бессмысленным, потому что и само понятие «эмиграция» утратило смысл.
Здесь надо оговориться: ниже речь пойдет только о добровольной эмиграции, не о вынужденном бегстве. Это — отдельный предмет исследования, к нашей теме отношения не имеющий.

Кашин брал у Лимонова интервью по скайпу, из чего писатель-революционер и сделал вывод о переселении журналиста. «Из сбивчивого объяснения Кашина я понял, что в Москве его преследуют, лишили заработков и поэтому он вынужден быть в Швейцарии», — написал он. Кашин в ответ на прямой вопрос коллеги из «Ленты.ру», эмигрировал ли он, ответил: «Х.ировал» (и вывесил в фейсбуке скриншот этого разговора посредством iMessage; на скриншоте видно название мобильного оператора: Swisscom).

Ну то есть Кашин берет интервью по скайпу для российского журнала «Афиша», дает комментарии российскому же изданию отборным русским матом, активно общается со своими московскими друзьями. Где Кашин? Он тут, где же еще. Хотя присутствие ему обеспечивает Swisscom.

Даже если Кашин перестанет снимать жилье в Москве, а снимет в Женеве, он никуда отсюда не денется. По той простой причине, что швейцарским сайтам не нужны его колонки, а швейцарским журналам — его интервью. По крайней мере в таком количестве, чтобы Кашин мог снимать квартиру. Важно ли, где находится кровать Кашина, да и само бренное тело Кашина, если мозг его и вся продукция этого мозга — среди нас?

И даже Маша Гессен, способная писать по-английски и именно на этом языке наиболее успешно продающая свою интеллектуальную продукцию, уехав в Нью-Йорк, все равно здесь, потому что ее темы — те, на которых держится ее «продаваемость», — здешние.

Кто эмигрант — программист, из Нижнего Новгорода работающий на стартап в Кремниевой долине, или Кашин, из Швейцарии берущий интервью у Лимонова для «Афиши» (вариант: Гессен, в Нью-Йорке сочиняющая книгу про историю чеченцев Царнаевых)? На мой взгляд, скорее программист, чем Кашин, но какая, на самом деле, разница?

Кто эмигрант — дизайн-директор московской студии, выполняющий из Праги заказы российских госструктур, или, черт возьми, сами эти госструктуры, ведь дизайнер в Праге чувствует спиной их горячее дыхание: дедлайн подступил?

Я и сам прожил год в физической «эмиграции», в Киеве, но многие не слишком близкие знакомые даже не заметили, что я уезжал, — общались со мной в соцсетях, читали мои тексты про российские дела. Даже проблема регулярной «пули» — мы уже много лет каждую неделю играем в преферанс одной компанией — решилась: играли через специальный сервис в интернете. В Киеве я часто расплачивался пластиковыми карточками, привязанными к счетам в российских банках, а в Москве плачу, бывает, киевской карточкой, — мои деньги мигрируют туда-сюда вне зависимости от того, где нахожусь я.

Мы все никак не привыкнем к тому, что наше физическое присутствие в той или иной точке больше не имеет значения для работы и включенности в культурный контент, даже для потребления любых товаров, кроме еды. Я в Киеве знал все московские сплетни, а Кашин знает их в своих ленинских местах. Сергей Пархоменко вел передачи на «Эхе Москвы» из Германии, все по тому же скайпу; я слушал его и не уловил никакой разницы.

Степень бытового комфорта сейчас мало отличается здесь и «не здесь». Разные места просто приспособлены для разного. В провансальской деревне трудно быть контрафаготистом: до ближайшего большого оркестра ехать далековато; в Москве непросто вдумчиво писать роман. Ну так местами можно пользоваться, не «эмигрируя»: физическая локация — это теперь как одежда, просто элемент антуража.

Если бы, скажем, Борис Акунин выступал на первом митинге на Болотной площади через какой-нибудь спутниковый мост из Прованса, речь его имела бы такое же воздействие на аудиторию: он ведь высказывал разумные аргументы, а не брызгал слюной. Собственно, сейчас акунинская мудрость доступна всем благодаря ЖЖ, который он ведет уж не знаю откуда.
Как я теперь понимаю, лучше бы вся поза- и прошлогодняя активность была виртуальной: по крайней мере, не было бы возможности никого посадить за ушибленный локоток омоновца. Результаты же наших гуляний без руля и без ветрил не менее убоги, чем итоги фейсбучных срачей.

Гессен так объяснила свое решение переехать: «В прошлом году... мой ответ был: "Это мой дом, пусть Путин уезжает, а я остаюсь". Я могу работать в России и работала бы. Но у меня трое детей. Одно дело — растить их в сложной и рискованной среде: во многом это их обогащает, и я рада, что у моих детей есть этот опыт. Другое дело — растить детей в безнадежной среде. Теперь я потеряла надежду, и надо их вывезти».

Дети — последний аргумент в любом споре. Нехорошо, когда они ходят в школу, где им внушают, что Сталин хороший, а Христа распяли жиды. Плоховато также, если папа или мама вот-вот подвергнутся каким-нибудь репрессиям: для детей это вредно. Расцветающие в наших краях идиотизм и мракобесие затрудняют правильное воспитание: дети могут подумать, что их родители какие-то неправильные, все у них не как у людей.

Как-то это криво звучит, не находите? Все-таки дети — наши, а не этой самой сложной и рискованной среды, которая обогащает. У нас есть все возможности правильно их воспитать где угодно. Главное — научить иностранным языкам, чтобы они, как и мы, могли быть и здесь, и еще где-то одновременно. Учиться не только в русской школе, но и, по сети, где-нибудь в Америке. Читать не только русские книжки, но и, скажем, китайские.

Я тоже не говорю больше, что я остаюсь, а Путин пусть уезжает. Не уверен, что, сидя сейчас за компьютером в Москве, я весь нахожусь здесь: у меня открыты сайты из пяти разных стран, редактор в Нью-Йорке присылает правки по тексту, бывшая подружка-китаянка шлет привет из поезда Женева — Париж.

Я также не знаю, где находится Путин. Когда вы в последний раз видели Путина вживе? Я — очень давно. Говорят, его дочери живут за границей; может, он, как Гессен, потерял надежду и переехал к ним поближе. Возможно, он давно в Швейцарии, ночует с Кашиным в одном цюрихском сквоте, оттуда и телемосты свои устраивает, и министров распекает. Может, дух его перетекает на Запад по газпромовской трубе, а обратно возвращается в контейнере из Шанхая.
Может, я уехал, а он остался. А может, наоборот. А может, мы и оба в Москве: наши слова ведь здесь, вы их здесь читаете? Или...

Человек теперь как улитка: он сам себе единственный дом.