Фронтовые записки подполковника Чачина

С каждым годом солдат второй мировой становится все меньше. С ними безвозвратно уходят подробности далекой истории. К счастью подполковник в отставке Михаил Чачин еще в строю и накануне праздника Великой Победы охотно предоставил редакции свои фронтовые записки.

ОСАЖДЕННЫЕ БИЛИСЬ НАСМЕРТЬ
«С восточного берега реки мы увидели Берлин. Хотя, сказать, что увидели, было бы слишком громко. Увидели многоэтажные здания, сооружения, причалы, какие-то складские помещения, но главное, все это огрызалось огнем. Нам пришлось прямой наводкой через реку подавлять огневые точки, чтобы помочь саперам навести переправы.

Недалеко от нас саперы собирали один тяжелый понтон, танкисты погрузили танк, но как только он отошел от берега, в него попал немецкий снаряд, понтон накренился на один бок и танк оказался в реке. Но все же под прикрытием артиллеристов и танкистов саперы навели переправу, и по ней техника и пехота устремились в город.

Бои за Берлин носили исключительно ожесточенный характер. Сопротивлялось все: улицы, дома, переулки, подвалы, крыши. В уличных боях со стороны немцев был особенно в моде фаустпатрон — ручной реактивный снаряд с большой разрушительной силой, сравнительно легко ломающий броню наших танков.

Бои велись за каждую улицу, за каждый дом. Практически, мы свои орудия почти через весь Берлин прокатили на своих руках. Некогда было приводить их в походное положение, чтобы через квартал приводить опять в боевое. Подробно описать эти семнадцать дней боев за Берлин от Одера до Рейхстага, мне кажется, невозможно. Каждому, кто находился в определенное время в определенном месте, события видятся по-своему. Поэтому я постараюсь вспомнить наиболее запомнившиеся эпизоды.

Помню, уже в самом городе подошли мы к каналу Тельтов и, с большим трудом переправившись через него, получили сообщение, что в трех кварталах от нас один из укрепрайонов не дает возможности пехоте продвигаться. Приказано уничтожить. Оборонялось раскинувшееся почти на квартал трехэтажное здание старой кирпичной кладки с мощными стенами, с бетонным колпаком подвальных помещений. Первый дивизион артиллерийского полка, куда входила и наша батарея, по улицам с трех сторон выкатил орудия на прямую наводку. После нескольких залпов здания почти сравняли с землей. Пехота пошла вперед, но огонь из подвальных позиций положил нашу пехоту.

Мы дали еще два залпа фугасными снарядами и увидели, что немцы подняли белую тряпку — просят переговоров. Чтобы узнать, чего они хотят, начальник штаба полка майор Чернышов направил к ним своего помощника старшего лейтенанта Попова и меня. Навстречу вышли два немецких офицера: капитан и оберлейтенант. Они просили, прежде чем вести переговоры, вывести из бункера женщин, стариков и детей. Мы согласились. Уже вышло человек 10-15, как вдруг капитан, в чем-то усомнившись, закричал «хальт», «цурюк» — стой, назад. Произошла заминка. Люди не хотят возвращаться. Капитан кричит «шнель» — быстрее. Вытаскивает пистолет. Решали доли секунды. Мы понимали, что если упустить момент, то опять стрельба, ненужные жертвы. Посмотрев друг на друга мы выхватили пистолеты и выстрелили: один — в капитана, другой — в оберлейтенанта, а подоспевшие наши командиры продолжили выводить и военных, и гражданских. А их было в общей сложности около 200 человек. Это был подземный завод по изготовлению фаустпатронов. Здесь мы свою задачу выполнили. Но бои идут. Чем ближе к центру Берлина, тем как бы плотнее становился воздух. Кто был в те дни в Берлине, тот помнит этот едкий, мглистый от гари, бумажного пепла и каменной пыли воздух, хруст песка за зубах. Шел бой уже в девятом, особом секторе Берлина — в правительственном квартале.

И ЗАЛПЫ ТЫСЯЧИ ОРУДИЙ...
29-30 апреля бои стали еще более ожесточенными. Осажденные бились насмерть. По улице Унтер ден Линден мы от квартала к кварталу продвигаемся к Тиргартен парку. Ко мне подходит танкист, командир роты и просит помочь. Фаустники уже подожгли два его танка, а у него не хватает угла поворота, чтобы ударить по ним. В это время мне звонит командир батареи и ставит задачу — уничтожить на повороте улицы в двух кварталах от нас двух пулеметчиков с крупнокалиберными пулеметами, засевших в полуподвальных помещениях и фаустников на верхних этажах. Решив эту задачу, мы выполнили и просьбу танкиста. Заранее зарядив два орудия, установив панораму наведения огня прямой наводкой, силами всех свободных расчетов выкатили из укрытия орудия и, укрываясь за щитом орудия, в коротком огневом налете выполнили поставленную задачу.

30 апреля был получен приказ: в 11.30 открыть огонь из всех видов оружия и орудий по осажденному противнику, в том числе и по Рейхстагу, и по Рейхсканцелярии. Огонь открыли все: все виды артиллерии, танки и самоходные орудия, все виды стрелкового оружия. Пехота пошла на штурм. 30 апреля в 3.00 над Рейхстагом развивалось Красное знамя. Но бои все еще продолжались.

Огневой штурм осажденных, проведенный в 3.00, в своей основе имел, я считаю, кроме физического и моральный фактор, и цель была достигнута.

1 мая в 16.00 генерал Кребс просил у Чуйкова перемирия, но ему была предложена безоговорочная капитуляция. От такого предложения Геббельс и Борман отказались. Тогда 1 мая в 18.30 начался последний бой, который продолжался всю ночь и часть дня 2 мая. 2 мая в 15.00 началась сдача оружия. Гарнизон Берлина перестал существовать.

Для меня война закончилась у Бранденбургских ворот, у входа в метро. Хоть Рейхстаг был почти рядом, но никаких отметок артиллеристы нашего полка на нем не делали. Это было днем, а к вечеру нашу часть передислоцировали в пригород Берлина.

И все же нам пришлось еще раз стрелять из своих орудий в пригороде Берлина. Это было 9 мая 1945 года — день завершения Отечественной войны, День Победы. В этот день наш гвардейский полк в полном составе с открытых огневых позиций от-салютовал этому знаменательному дню тремя артиллерийскими залпами.

В ОДНОМ ДОМЕ С НЕМЦАМИ
Война кончилась. Эйфория победы прошла. Жизнь продолжалась. Наша дивизия, как и многие другие части и соединения, приказом главкома оставлены в Германии в составе группы советских оккупационных войск.

Повседневная жизнь военного человека предусмотрена уставами и наставлениями Вооруженных сил страны. Война кончилась, но уставной порядок остался. Для солдата самым главным начальником из офицеров является командир взвода. Он был и за отца, и за мать. Во всяком случае, он должен быть таким. Любая воинская часть в любое мирное время живет по распорядку дня. Здесь предусмотрено все: и подъем, и обед, и отбой, и все виды занятий, и свободное время. Поэтому, оказавшись в Германии, мы жили по этим законам.

Мы не знали, сколько времени пробудем в такой ситуации, а пробыли мы на территории Германии более трех лет и конечно что-то видели, что-то слышали, что-то с чем-то сравнивали. На этом этапе жизни стоит остановиться поподробнее.
До недавнего времени я не понимал, да и не стремился понять, почему наши воинские части, выполняющие обязанность оккупационных войск, сравнительно часто меняли место расквартирования. Сейчас я понимаю, что это решение было разумно и с военной, и с тактической, и с политической точки зрения. Это было полезно и для немцев и для нас.
Первое наше послевоенное пристанище было в небольшом, полностью уцелевшем в войне, недалеко от границы «американской зоны оккупации» городке Бад-Бланкенбург в Тюрингии.

Странное создание — человек. Вот, казалось бы, совсем недавно, эти люди враждовали между собой, считая героем того, кто больше уничтожит людей противной стороны. А сейчас мы, офицеры, живем в одном доме с немцами. Кстати, офицеры нашей батареи жили на первом этаже дома шефа фабрики электроприборов, а он с семьей — на втором, и не дрались, и не ссорились. А спорили, если было о чем спорить.

В наиболее посещаемом жителями городка заведении, «Пивном баре», пили пиво и немцы, и наши офицеры, не выражая никаких отрицательных эмоций. Конечно, особенно первое время после войны немцы были морально напряжены. Иногда спиной чуть ли не физически чувствовались их настороженно сопровождающие взгляды, но внешне это никак не проявлялось.

Немцы по своей натуре и по воспитанию очень законопослушный народ, а это положительное качество, я считаю необходимо в жизни любого общества. Мы сначала не могли понять, почему и для чего немцы собирали, например, приемники и ружья. Оказывается, если поступило распоряжение властей, например, сдать все имеющиеся радиоприемники, для немцев это закон, и его невыполнение наказуемо. Мы нередко видели: комната заставлена до потолка приемниками б.у., но с этикетками, где указано кто владелец, когда принес, его данные. Все подробности записывали в журнале.

Я не буду подробно рассказывать о военной службе в мирное время. Она довольно однообразна и размеренна. Расскажу о наиболее запомнившихся эпизодах.

Наша часть стояла в Гросс Камсдорфе на территории большого механического завода, на котором проводился демонтаж оборудования для последующей отправки в Союз. Офицеры жили километрах в двух в деревне Кляйн Камсдорф. Штаб полка располагался в здании бывшей дирекции завода. Однажды мой товарищ, приехавший на мотоцикле, предложил мне поехать с ним домой. Проезжая по заводу, мы не вписались в дорогу и попробовали крепость ограждения железной дороги, проходящей рядом. Дома пришлось пригласить полкового врача, благо она жила рядом. Эта молодая интересная женщина в звании капитана недавно была назначена начальником медсанчасти полка.

Резюме — у меня сломано два ребра. Тугая повязка и покой. Екатерина Федоровна, так звали врачевателя, взялась как-то смягчить гнев командира полка за наше происшествие.

Очевидно, судьбой так было предопределено, что для того, чтобы два человека смогли лучше узнать, полюбить друг друга и создать семью, в которой прожили вместе 54 года, нужно было произойти тому, что произошло.

10 мая 1946 года мы с Катюшей официально зарегистрировали свой брак в Германии, в Берлине».