Настал черёд

Текст: Дмитрий Ценёв

Мысли — коло́м, чувства — ко́мом. Проводил сына в армию. И пусть мне говорят, что, мол, теперь это уже не то, как в наши времена, тем паче — не так, как во времена старших братьев, и подавно — не то, что было, когда отцы наши служили.

С такими вехами, да-а, по-настоящему понимаешь свою олдо́вость… неизбежность некоторых факторов жизни вдруг начинаешь признавать супротив собственной воле, тем более, что самому мне служить не пришлось: здоровьем не вышел. А вот сына-доходягу с несоответствием веса росту и какой-то там начальной степенью плоскостопия взяли.

Всплыли в общении слова, которые слышал когда-то: военкомат, призыв, Красные казармы, покупатели, учебка… Бодрюсь, на самом деле, как могу… ибо сам не хотел в своё время идти в армию… на то были причины. В основном, идеологические: я — из перестроечных деток, «поколения дворников и сторожей», тех самых, что учились думать своими головами, а не пользоваться проторенными и надёжными дорогами… тем страшнее ненавидевшими предписания, чем естественнее они казались.

В первый раз я столкнулся с эти делом почти сразу: на первом курсе Пермского Государственного Института Культуры, в который поступил сразу после школы. Отгуляли в общаге, маме позвонил, с девочками пообщались интимно… как так — в армию уйти девственником??? Потом получилось не совсем… потому что с медосмотра вернули: по зрению не прошёл. Сказали: годен к нестроевой в военное время. Кто плавал, тот знает формулировочку.

Второй раз было в Иркутске, в театральном: пацану настал срок, а ему не хотелось. Никому тогда не хотелось. И два года терять, и вообще, хрен знает, как оно всё может обернуться. Тогда на бурунах гласности до народонаселения такие бяки стали доходить, что думалось, а как выжить-то, а не то, чтоб достойно прожить? Кладём распаренную под горячей водой руку парня, туго завёрнутую в полотенце на спинки двух стульев… изрядно принявши на грудь, конечно: такие дела, как сознательное нанесение увечий, просто так — когда сознательно — не сделаешь. Шиза. Другой берёт скалку с кухни, ещё по стопарю — на посошок, и… Дынц.

В принципе, получилось. Так вот, я-то вообще пацифистом был, на лбу во времена демонстраций круглешок с «лапкой-ракетой» внутри рисовал, из идейных убеждений не хотел плацы топтать и затвор передёргивать. Противник насилий каких бы то ни было, анархист высокоразвитый. Дальше — смешнее. Про это даже передачу снял, потому что тогда на местном нашем возрождающемся телевидении работал. Стас Лукин, рокер (не мотоциклист, а музыкант), в окошко военкомата положил повестку со словами: «Не хочу служить убийцам России». Пообтрепался парень из идейных соображений: судили — сел, сбежал — странствовал, женился, вернулся, досидел. Как его индивидуальный рок, не знаю, давно не слышал, а жизнь потрепала… Передача у нас тогда классная получилась, год пролежала «на полке»… смешно, наверное, но — девяностый год, после путча Кейсер (Моисей Абрамович, организатор возрождения березниковского телевидения) ко мне подходит и говорит: вот сейчас и запустим твою передачу. «SOS» называлась, «Слово О Свободе»…

Брат служил в конце семидесятых, вернулся в семьдесят девятом. Служил «адъютантом его превосходительства» — связистом в штабе, для начала за неделю толстенный рукописный фолиант наизусть выучил… тогда связь вполне ещё несовременная, «военная» в невоенное время, была. Привёз из армии мне игру на гитаре и песню… ту самую — «Дом восходящего солнца», что переехала меня навсегда.

Провожали моего сына Ваню моей тусовкой — взрослой, большей частью — рок-н-ролльной, но, как выяснилось вдруг, большей частью — отслужившей. Мысли — коло́м, чувства — ко́мом. Я не могу судить-рядить, что там, да как, в нынешней этой… армии. Но, честно говоря, страшно… Что это за страх? Не знаю, потому что нет оснований ни доверять средствам массовой информации, ни опровергать их… Я не служил, но вспоминаю, как «до того», сразу после школы, всегда слушали внимательно рассказы о ней… Да и сейчас слушаю… Армия — школа жизни, но лучше пройти её заочно. Фраза из восьмидесятых.

Служили и двадцать пять, и десять, и три, и два… Теперь, по сравнению с тем — пионерский лагерь. Моему ребёнышу в пионерском лагере не понравилось. И тут я задумался. Отчего до сих пор такое отношение к этому, казалось бы, обыкновенному… этапу? делу? вехе? Наверное, всё-таки что-то не очень свежо в Датско-Русском королевстве? Почему, как давно — как всегда, плачут мамы, провожая своих чад в армию? Почему отцы пытаются найти последние напутственные — правильные и единственные — слова и понимают вдруг, что не нашли их?