Моя субъективная история ГКЧП

Текст: Дмитрий Ценёв
Илл. : Сеть

С утра, естественно, гнали по телевизору Чайковского, но — без «Танца маленьких лебедей». Что-то с трудом верилось в смерть Горбачёва, поэтому, увидев сие патологическое явление на экране, я сразу сказал жене:
— Что-то случилось. — странно, но из робости своей вечно оказываться пророком, я тогда не договорил именно то, что случилось, но что подумал: «Военный переворот».

Дальше — пресс-конференция ГКЧП и телефонный звонок Моисей Абрамыча (тогда он представлялся Михаилом, и мы так его звали, Моисеем он решил стать позже):
— Давай в горисполком. Будем брать интервью. Всё прямиком везём в Пермь.

Приблизительно так. Хотя теперь не все слова важны в их точной передаче, важнее — по смыслу. Интервью вместе с постоянным партнёром-оператором Серёгой Сорокиным мне довелось взять и у Белкина, и у Зайнуллина.
У Зайнуллина дрожали руки, казалось, он чуть-чуть поддат, но позицию сказал точно и сразу:
— Это переворот.

Он, разумеется, так оценив обстановку, лично выступил «против». Перед видеокамерой.

Белкин, напротив, был в себе уверен и спокойно и по-деловому так объяснил:
— Это правильно, Давно надо было так сделать.

Перед видеокамерой. Спустя год или два в городе разразился газетный скандал: Белкина обвинили в поддержке ГКЧП. Были суды, на которых он выбелил себя. Не мудрено: свидетелей было двое, один — молодой, с позволения сказать, журналист местного, с позволения сказать, телевидения и оператор.

И видеозапись. Она исчезла. Сразу ли после поражения ГКЧП или непосредственно перед судами, не знаю. Факт остаётся фактом: этого интервью либо вообще уже нет в природе, либо оно лежит в коллекции домашнего видео господина Белкина, благополучно ставшего господином впоследствии.

Зайнуллин с арены сошёл… интересно: отличие от московских тенденций в том, что там люди сменились и зайнуллины заняли места белкиных, а у нас в городе Б, как и почти везде в России, многочисленные белкины остались при делах, благополучно сменив социалистически-партийные кресла на капиталистически-директорские, и зайнуллины тоже остались, но — за бортом, на необитаемых островах умирать.

Но это я уже забежал вперёд. Эти два интервью я отдал Михаил Абрамычу, мы отсняли ещё и заседание горисполкома, какое-то очень широко расширенное — может, это даже Совет городской был? экстренный; — он взял кассету из камеры и полетел в Пермь. «Полетел» в прямом смысле, а не в переносном: тогда самолёты из аэропорта Березники ещё летали. И не только в Пермь.

Совет народных депутатов, кстати, тогда постановил осудить действия ГКЧП, квалифицировав их как «переворот». Может быть, слова были и помягче или пожёстче, но смысла это не меняет.

Наше с Серёгой участие в революционных событиях этой съёмкой не ограничилось. Наутро мы выехали на «запоре» по маршруту Березники – Пермь по старой трассе, намереваясь запечатлеть народную и властей реакцию на происходящие события в городах (по порядку): Яйва, Александровск, Кизел, Чусовой, Кунгур. Засняли, конечно. Кадры были разные. В Яйве властей просто не было на месте. В Александровске была вывешена специальная табличка «Выходной день».

Напомню, что ЦТ (канал, место, время и значение которого теперь занимает ОРТ) никакой информации поутру ещё не выдал. Приёмник в запоре трещал и свиристел — возможно, что и вовсе не из политических соображений, а по причине старости и технического несовершенства. Так что мы пребывали в полном незнании текущей обстановки. То есть штурм-то уже неудачно завершился, но провинция об этом ещё толком-то ничего и не знала: оценки «сверху» ещё не поступило.

В Пермь въезжали, везя на кассетах единогласное выступление кизеловских представителей тогдашнего двоевластия: «Мы — шахтёры, и, если будет надо, себя ещё покажем». Когда они это говорили нам, они тоже ещё ничего не знали: ни про Березники, ни про Пермь, ни, тем более, про Москву.

В Пермь въезжали, стараясь угадать по внешним признакам — как дела?! Но не поняли, мрачно шутя насчёт встречи «под белы ручки», внешне — ничего особенного, да и, с нашей стороны направляясь в Пермский телецентр, центра г. Перми не проезжаешь, а там в это время шёл окончательный митинг.

Таких, говорят, в советские времена, никакие партийные организаторы не могли собрать — ни из-под палки, ни водкой-куревом-и-мылом. Нас встретил Моисей Абрамыч, сказав:
— Что тут было! Ночь никто не спал, давайте скорее! Что у вас?

Оказалось, что некоторое оборудование, необходимое для технически качественной перезаписи с нашего, тогда любительского, оборудования на их профессиональное, занято. Тут же пермяки приняли решение давать наши материалы не в цвете, а чёрно-белыми. Что ж, теперь мне думается, это даже добавило остроты, художественного пафоса некоего, визуальной публицистичности нашим репортажам: из пяти или шести, нами снятых, пермское телевидение показало два или три, точно не скажу: мы их видели на экране за регистрационной стойкой гостиницы, оформляясь на ночлег.

Кто-то делает историю, кто-то участвует в ней, кто-то живёт, кто-то лета спустя заполняет соответствующие графы соответствующих анкет, а кто-то попадает в истории, потом прилагая массу усилий, праведных и всяких, чтобы из них выпутаться.

Я бы хотел, конечно, распутать детективную историю с пропажей видеокассеты, но что поделаешь — время всё как-то странно расставляет по своим местам. Или — не по своим? Или не время?

Тогда кто — истфаки???

Кто-то делает историю, кто-то участвует в ней, кто-то живёт, кто-то лета спустя заполняет соответствующие графы соответствующих анкет.