Мы все – кавказцы! Сорок лет назад

1968-й закончен. Мы победили». Так сегодня, четыре десятилетия спустя, оценивает результат студенческой революции «Рыжий» Дани, Даниэль Кон-Бендит, ставший «лицом» Мая-68. В то время Дани изучал социологию в университете парижского пригорода Нантерра, ему было всего 23 года, и он состоял в нарушителях дисциплины. Сейчас мсье (или герр) Кон-Бендит — известный всему миру депутат Европарламента. И у него есть основания праздновать победу: согласно недавнему опросу социологов, проведенному по заказу еженедельника «Нувель обсерватер», 72 процента (!) французов считают, что Май-68 оказал позитивное влияние на французское общество. The New Times проанализировал причины и следствия майской революции

Автор редакционных комментариев газеты «Монд» Пьер Вианссон-Понте едва ли вошел бы в историю, если бы не его колонка от 15 марта 1968 года под характерным заголовком «Франция скучает» (La France s’ennuie). Он промахнулся с прогнозом самым фантастическим образом: «Молодежь (Франции. — The New Times) скучает. Студенты выходят на улицы, протестуют, сражаются в Испании, Италии, Бельгии, Алжире, Японии, Америке, Египте, Германии, Польше. Им кажется, что их могут понять, что они будут услышаны, по крайней мере им мнится, что они противостоят абсурду. А французских студентов занимает только одно: будут ли свободно допущены девушки учебных заведений Нантерра и д’Антони в комнаты к юношам, как будто к этому сводится все их понимание прав человека».

Газетчик иронизировал, а зря: спустя несколько дней возникло движение студентов Нантерра под названием «22 марта», которое возглавил Кон-Бендит, выходец из семьи немецких евреев, бежавших во Францию в 1933 году от нацистов. Да что говорить — выдающийся интеллектуал Ролан Барт примерно в то же время в одной из своих статей констатировал: «Революционная идея на Западе мертва. Она теперь в иных краях». А в новогоднем обращении президент Шарль де Голль по странной иронии истории назвал Францию «островом стабильности» (вам это, дорогие читатели, ничего не напоминает?). 3 мая все началось всерьез, хотя и здесь отчасти неосторожно повел себя ректор Сорбонны Жан Рош, натравивший на студентов, собравшихся в знаменитом внутреннем дворе университета, полицию.

Немотивированная жестокость стражей порядка натолкнулась на не менее жесткое сопротивление. Спустя неделю в Париже появились баррикады. А к 21 мая бастовала вся страна — студенческий протест кем-то был поддержан, а иные, например коммунисты, которые скептически относились к студенческому движению, его просто использовали. Хотя тогда союз студентов и левых воспринимался более чем серьезно. Андре Мальро писал: «Встреча студенческой стихии со стихией пролетарской — факт беспрецедентный». Писатель, который потом, в июне, участвовал в демонстрации в поддержку де Голля, поставил абсолютно точный диагноз — кризис западной цивилизации. Только это был не тупиковый кризис, а кризис развития. Студенты были лишь индикатором того, в какую сторону будет развиваться западная цивилизация.

БАСТУЮТ ВСЕ!
Всё смешалось на улицах Парижа. Троцкисты, маоисты, коммунисты, представители спонтанно возникавших движений. Бастовали заводские рабочие и работники домов культуры и народных театров, градостроители и актеры Комеди Франсез. Литераторы грозились построить общество социалистического типа. Живописцы изъяснялись шершавым языком плаката. Кинематографисты выступали против погони за прибылью в ущерб актам творчества. Каннский фестиваль был прерван.

Даже работники голубого экрана в едином порыве объявили забастовку. Из уст в уста передавался афоризм: «Голлизм — это личная власть плюс монополия телевидения». (Поставьте вместо термина «голлизм», например, понятие «путинизм» — и это высказывание безымянного журналиста вам понравится своим неправдоподобно точным соответствием реалиям России 2008 года!) Градостроители же, не в пример нашим проповедникам точечной застройки, «вскрыли причины провала капиталистической технократии... обнаружили несостоятельность бюрократической централизации».

Словом, разгорелась война всех против всех. Причем у каждого социального слоя, каждой цеховой корпорации находились свои аргументы и требования. Меньше всего соответствовали ситуации студенты, которые, по характерному признанию Кон-Бендита, с трудом формулировали свои слишком эклектичные пожелания: «Когда мы поняли, что нам нечего сказать, мы решили действовать». В своей последней, вышедшей буквально месяц назад книге «Забыть 68-й» бывший лидер «буйных» прямо спорит с самим собой 40-летней давности: «Все, что происходило на улицах, находилось в полном противоречии с идеологической зашоренностью маоистов, троцкистов и нас, либертарианцев». Сегодня Кон-Бендит считает, что легитимные демократические процедуры важнее тогдашнего «насилия против насилия».

СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ ПО ФОРМЕ…
И тем не менее главным в Мае-68, и это признает Кон-Бендит в своей новой книге, была идея свободы и автономии личности. Студенческая революция, переросшая во всеобщую забастовку, была социалистической лишь по форме, диалекту, средствам самовыражения. Просто другого языка, жаргона протеста, тогда не было. К тому же в то время были Вьетнам, Латинская Америка, гибель Че Гевары, прочие события из области противостояния «империалистам». Корневой, подлинный пафос революции был как раз абсолютно либеральным, если угодно, буржуазным. Антибуржуазная по внешним признакам революция — баррикады, красные флаги и прочие «пиво, девки, беспорядки» — оказалась глубоко буржуазной по сути, потому что утверждала права личности. К тому же тогдашняя Франция была достаточно иерархизированным обществом, а государство в экономическом смысле тяготело то ли к социализму, то ли к государственному капитализму. Институты государ- ства перестали соответствовать вызовам времени. Попросту говоря, оно устарело. О чем и сигнализировали студенческая революция и общенациональная забастовка. Это была революция сознания. А новое сознание требовало новых институтов.

Едва ли случайным было то обстоятельство, что даже по ту сторону железного занавеса в 60-е состоялась оттепель, начались попытки экономических реформ — в Венгрии, СССР, Чехословакии. Впрочем, Пражская весна наглядно продемонстрировала, куда именно ведет мирная революция сверху: малейшее раскрепощение экономики немедленно сопровождалось расширением степеней свободы во власти и в обществе. Тут же появлялись свободная пресса, общественнополитические движения и даже призраки многопартийности.

В спорах лидера чешского «социализма с человеческим лицом» Александра Дубчека и советского генсека Леонида Брежнева, безусловно, прав был последний. Дубчек считал, что в политической свободе ничего страшного нет, все останется как было, только жить людям будет лучше и веселее. Леонид Ильич предостерегал, что это разрушает основы. Чистая правда! Почему, собственно, не удалась косыгинская реформа? Она уперлась в потолок социалистического типа хозяйства: чтобы получить результат, нужно было переходить к капитализму и частной собственности. Но на то были политические ограничения. Почему могли оправдать себя чехословацкие экономические реформы? Потому что им постепенно стала соответствовать политическая система. Но именно перемен в политической системе и не могли допустить советские старшие братья.

ОРУЖИЕ СТУДЕНЧЕСТВА
Если в российской политической традиции рабочий класс, скрежеща зубами, обливаясь потом и надрываясь, вырывал из земли нешуточных размеров булыжники, французская молодежь швырялась мелкими европейскими камнями с почти балетной грацией. Это у них, сумрачных русских рабочих, булыжник — грубое, неотесанное, как резец неандертальца, оружие. А у наполненного адреналином и тестостероном французского студенчества — «Под булыжниками — пляж!» Революция-68 — это было красиво. 1968-й — это было искусство. Плакаты и слоганы вошли в историю. Аллегорическая легкость обнаруживалась во всем. Стоило объявить Кон-Бендита персоной нонграта во Франции, как тут же было придумано: «Мы все — немецкие евреи!» Даром, что ли, сын знакового французского философа Андре Глюксманна Рафаэль Глюксманн в интервью The New Times говорит об актуальности аналогичного лозунга для сегодняшней Москвы: «Мы все — кавказцы!» Что уж говорить о главных слоганах: «Запрещено запрещать!» и «Будьте реалистами, требуйте невозможного!»

Революция прошла, шатры политического цирка свернули, а искусство и ощущение легкости метателя камней на бульваре Сен-Мишель или улице Гей-Люссака остались. Возможно, еще и поэтому нынешние французы, которые испытывают аллергию к переменам, так хорошо, с долей романтической ностальгии, относятся к событиям сорокалетней давности. Им кажется, что в Мае выражен французский дух — невыносимая легкость и сексуальность бытия. Для опрошенных сегодня французов это — самое главное: 80 процентов респондентов отмечают определяющее влияние — позитивное! — Мая-68 на отношения мужчины и женщины, 72 процента — на сексуальность, 60 процентов — на отношения родителей и детей и нравы. Революция сознания была еще и революцией нравов.

Студенческой власти не получилось. Потому что это абсурд — студенчество может быть только в оппозиции. А вот студенческая революция удалась. «Мир чистогана» благополучно перешел от индустриальной стадии к постиндустриальной в результате почти бескровной революции-1968. Маркс был снова посрамлен. Май-68, возможно, и не объяснил мир — кроме языка плакатов и слоганов у него не было иных средств выражения, но уж совершенно точно его изменил. И даже спустя 40 лет надо очень внимательно изучать его уроки. И главный из них изложен в афоризме генерала де Голля — не хуже уличного творчества: «Реформам — да, карнавалу — нет!»

ХРОНОЛОГИЯ СОБЫТИЙ
8 января 1968-го — стычка Даниэля Кон-Бендита с министром молодежи и спорта Франсуа Миссоффом
22 марта — создание студенческого «Движения 22 марта»
2 мая — «День антиимпериализма» в кампусе Нантерра. Ректор Граппен принимает решение о закрытии университета
3 мая — митинг во дворе Сорбонны. Ректор Рош призывает на помощь полицию, столкновения на бульваре Сен-Мишель
5 мая — несколько студентов оказываются за решеткой
6 мая — манифестация в поддержку арестованных студентов, новые столкновения в Латинском квартале

10–11 мая — первая «ночь баррикад»
13 мая — Сорбонна снова открывается по указанию премьера Жоржа Помпиду и оккупируется. Манифестация левых партий и профсоюзов в Париже
14 мая — захват рабочими завода «Зюд-Авиасьон»
15 мая — захват театра Одеон
17 мая — забастовка работников радио и телевидения
18 мая — де Голль возвращается из Румынии и требует прекращения «карнавала»
19 мая — прерывается кинофестиваль в Каннах

21 мая — общенациональная забастовка, в которой участвуют от 7 до 10 миллионов человек, страна парализована
23 мая — Кон-Бендиту, уехавшему в Германию, запрещен въезд во Францию
24 мая — де Голль объявляет референдум по вопросам децентрализации и политического участия
27 мая — рабочие «РеноБийянкур» объявляют о продолжении забастовки
29 мая — де Голль исчезает; он отправляется в БаденБаден на консультации с генералом Массю. Коммунисты требуют формирования «народного правительства»

30 мая — возвращение де Голля, который объявляет о роспуске Национальной ассамблеи. Гигантская манифестация в поддержку де Голля на Елисейских Полях
10 июня — начало предвыборной кампании
23–30 июня — победа голлистов на парламентских выборах

Текст: Андрей Колесников, NewTimes.ru [2]
Илл. из архива