Гражданин политик

Термин «гражданское общество» ввел еще Аристотель. Великий мыслитель обозначил его как «сообщество свободных и равных граждан, связанных между собой определенной формой политического устройства». С тех пор много воды утекло, но проблема гражданской активности до сих пор остается актуальной. О необходимости гражданского контроля, об активности населения Прикамья, о том, как влиять на власть, не входя в ее структуры, рассказал председатель Пермской гражданской палаты Игорь Аверкиев – человек свободолюбивый и не боящийся высказывать свое мнение даже по самым «скользким» вопросам. Достаточно вспомнить хотя бы одну из последних его статей, в которой он назвал действующий политический режим в России «хамским».– Игорь Валерьевич, вас часто называют правозащитником. Но вы как-то упомянули, что им не являетесь. Так кто же вы? Каковы ваши функции?
– В русском языке еще нет устойчивых терминов, описывающих деятельность, которой занимаюсь я и еще несколько десятков человек в стране. Всё это мы называем гражданской политикой. Я гражданский политик в том смысле, что пытаюсь влиять на власть в общественных интересах, но сам на власть не претендую ни каким образом. И не собираюсь в неё входить.

Я не правозащитник потому, что уже много лет не занимаюсь защитой прав конкретных людей. Я пытаюсь помочь защитить права и интересы больших групп людей – то есть общественные интересы, реализация которых создает блага сразу для многих. Раньше было как? Человек приходит к нам со своими проблемами, и тогда я и наши сотрудники защищали его личные права. Сейчас этим не занимаемся. Теперь мы помогаем и только группам людей, более или менее сплоченным желанием решить общую проблему и готовым самолично защищать свои права и интересы. Если они при этом чего-то не знают или не умеют, тогда и обращаются к нам. Наше дело – квалифицированно объяснить и научить, но не защищать за них их права.

– Как возникла идея создать Пермскую гражданскую палату (ПГП) и какова ее основная цель?
– Вначале был организован Правозащитный центр. Его создали местные отделения демократических партий в 1994 году как классическую правозащитную организацию, которая должна отстаивать права конкретных людей. А к 1994 году стало ясно, что правозащитный центр – единственная организация в городе, где бесплатную правовую помощь могут получить не только граждане, но и общественные организации, которые просто потянулись за этой помощью. Приходили к нам люди из НКО в основном с юридическими вопросами: от регистрации организаций и до судов с властями.

Мы поняли: есть отдельный спрос, который не совпадает с правозащитным. Чтобы его покрыть, мы и создали в 1994 году Гражданскую палату. На тот момент в ее задачи входило оказывать поддержку – правовую, информационную, PR-поддержку общественным организациям, помогать им вставать на ноги, защищаться от власти, если это необходимо. Сейчас эта функция трансформировалась: ПГП помогает не столько организациям, сколько инициативным группам граждан, так называемым группам общественных интересов – людям, которые объединились, чтобы продвинуть или защитить свой интерес, но не создали при этом формальной организации.

– Как в целом можно оценить гражданскую активность населения Пермского края?
– Она средняя для России. У нас чуть более активно гражданское сообщество, которое работает полупрофессионально или профессионально. Активность этого узкого слоя в Прикамье выше, чем в других регионах.

– Какие сейчас проекты реализовывает ПГП, в каких направлениях работаете?
– Главное направление – консультационная правовая поддержка инициативных групп, всевозможных коллективных действий. Затем – все, что касается продвижения, закрепления и развития института гражданского контроля. Мы специализировались на контроле закрытых и полузакрытых учреждений, а сейчас задача – расширить этот спектр до гражданского контроля за действиями властей, за выполнением ею социальных обязательств: реализация национальных проектов, работа муниципального транспорта, снабжение населения лекарствами и так далее. Гражданский контроль – это один из главных инструментов, который мы продвигаем не только в Пермском крае, но и в России.

По-прежнему важным остается исследовательское направление. На данный момент мы его реализуем вместе с центром «Грани». Сейчас мы заканчиваем проект «Будущее прав человека в России» – делаем прогноз по поводу правозащитной деятельности в стране и к этому прогнозу присовокупляем пакет технологий, которые могли бы использовать правозащитники, чтобы улучшать эффективность своей деятельности. Плюс у ПГП есть масса просветительских программ: нам важно предоставить пермякам максимально широкое меню возможных гражданских практик, чтобы люди, когда их что-то начинает волновать, заранее знали, как этим можно заниматься. В связи с этим мы запустили цикл публичных лекций и дебатов.

– При непосредственном участии ПГП в регионе будет реализован уникальный для России эксперимент по введению гражданского контроля в органах власти различного уровня. Насколько это необходимо?
– Монетизация показала, как это необходимо: люди говорили, что им положены бесплатные лекарства, государство с этим соглашалось, но лекарств не было. При этом люди не могли доказать власти, что медикаментов нет! Провели бы акции гражданского контроля и организованно выяснили, где и что продают, а результаты проверки предъявили бы представителям власти. И проблема уже решалась бы на ином основании. Когда власть что-то делает плохо и при этом явно скрывает причины, почему она это делает, то иного способа влияния, как прийти в места или учреждения за информацией, понять причины и грамотно сформулировать претензии – нет.

– И как это будет выглядеть? Конкретные активисты будут курировать определенные проекты и структуры?
– Все будет формироваться на основе спроса. Сам по себе контроль не требует специальных разрешений – мы имеем право запрашивать любую информацию, приходить куда угодно, если это не закрытая территория. Специальных разрешений требует только контроль закрытых и полузакрытых учреждений. Если какая-то группа граждан или организация хотят заниматься контролем прав заключенных в тюрьмах, им необходимо будет пройти обучение на гражданских инспекторов (причем обучением будем заниматься мы и аппарат уполномоченного по правам человека).

А вот контроль за снабжением лекарств не требует никаких разрешений. Как его организовать? Инспектора стоят у окошечка и наблюдают, по каким рецептам выдают лекарства, по каким – нет. И фиксируют это все. Разрешения для этого не надо, но необходимо, чтобы люди умели организовать такую форму контроля. Действительно люди считают, что запрещено гораздо больше, чем на самом деле. Люди сами должны решать, нужно ли им контролировать работу транспорта, магазинов, работы по ремонту дорог. В Перми будет только такой гражданский контроль, о котором договорятся граждане. И если нужно, то мы им с удовольствием поможем.

Организованный гражданский контроль в Перми уже существует больше 10 лет. Суть сегодняшнего эксперимента в том, что группа старых, опытных гражданских организаций и уполномоченный по правам человека объединились для того, чтобы стимулировать и оказывать правовую, методическую и информационную поддержку новым инициативным группам гражданского контроля в любых сферах общественного интереса. Мы не принимаем от граждан заказы на контроль. Мы помогаем им самим контролировать. А благодаря распоряжению губернатора специальная рабочая группа, в которую входят напополам чиновники и гражданские активисты, будет помогать инициаторам контроля преодолевать незаконные препятствия, если таковые будут строить власти. Получится ли это – посмотрим.

– С какими из административных структур, общественных организаций чаще всего сотрудничаете?
- У нас Татьяна Ивановна Марголина была близким партнером, и когда она являлась заместителем губернатора, и сейчас, когда стала уполномоченным по правам человека. Мы многое в тандеме делаем – это уникальная для России ситуация, когда очень плотное партнерство и сотрудничество государственного чиновника и общественных организаций. С властью у нас по-человечески нормальные отношения: и с высшим краевым руководством – Олегом Чиркуновым, Валерием Сухих, и с городским – Игорем Шубиным, Аркадием Кацем. Другое дело, что иногда возникает куча проблем, и не всегда их удается решить. Но нет гражданской войны, есть минимальное доверие, которое должно быть. Все удивляются, когда видят, что десяток-полтора гражданских активистов города могут вполне нормально общаться с первыми лицами во власти. Это уже в культуре и гражданского актива, и нашего истеблишмента.

– А вы с кем-нибудь из чиновников дружите, например, с Татьяной Марголиной?
– Нет, конечно. Не дружу. И это хорошо, это правильно. Я считаю, что в дружбе начинается коррупция… любая. Даже такой термин в нашей среде появился – «коррупция симпатий». Это когда даже не за взятки выдаются преференции, а просто по знакомству, по дружбе. Коррупцией симпатий, например, можно назвать коррупцию благотворительных фондов, особенно российских и государственных, вроде Общественной палаты. Потому что суть ее – не в том, что взятки дают или вымогают, а в том, что деньги дают знакомым, близким организациям, руководителей которых знают лично.

Сегодня это особенно ярко – в грантах федеральной Общественной палаты: средства выделяются не тем, у кого лучше проекты, а тем, кто симпатичен властям, впрочем там и откаты – вещь обычная. К подобному приводят личные, доверительные отношения. Они по большому счету вредны, и, слава Богу, что у меня нет друзей среди чиновников и в благотворительных фондах. Хотя среди представителей фондов достаточно прочные деловые отношения со многими, но на день рождения друг к другу не ходим – это и есть путь к коррупции симпатий.

– Кстати, а кого можно увидеть на дне рождения Игоря Аверкиева?
– Никого… Просто у меня нет привычки справлять дни рождения. Так получилось с детства. Не потому, что у меня детство трудное было, скорее, наоборот. Может быть, потому что мой день рождения в августе, и в этом месяце мы постоянно с родителями были в отпуске на море – приглашать вдали от дома было некого. Да и что за повод для чествования – случайная дата в календаре.

– Игорь Валерьевич, с какими вопросами чаще всего люди обращаются в палату?
– В последнее время – в основном с проблемами, касающимися защиты разных «коммунальных» прав: уплотнительная застройка, экология, строительство, взаимоотношение ОТОСов с крупными фирмами и так далее. И по традиции приходят люди с вопросами по защите прав – мы их чаще переправляем либо в Правозащитный центр, либо в другие организации.

– Вы уже упомянули о цикле публичных лекций. Скажите, для чего они нужны?
– Целей несколько. Первая – дать людям возможность иметь как можно более разнообразный взгляд на жизнь. С другой стороны, в Перми очень много умных людей, которым есть что сказать, но у них нет площадки, где можно выступить. Продвижение достойных в интеллектуальном плане людей – еще одна из наших задач.

– О чем была первая лекция?
– О кризисе партийной парламентской демократии у нас в России и в целом в мире, о тупике парламентаризма как способа народовластия. Если с помощью выборов влиять на власть все сложнее, то как тогда влиять?

– И как?
– Речь идет об общественных гражданских организациях. Проблема-то решается очень легко. Люди в Европе раньше могли влиять на власть через парламент, потому что были массовые партии. То есть само влияние осуществлялось через партию: простой человек, как член партии, мог довести свою позицию до парламентария, так как была партийная дисциплина и обязательства. Но постепенно партии, а с ними и парламенты, перестали эффективно выполнять роль посредника между населением и властью. Почему? Долгий разговор. На Западе сейчас такими посредниками стали всевозможные общественные организации и СМИ, формулирующие важное для власти общественное мнение.

У нас этого ничего нет. СМИ занимаются не продвижением общественных интересов, а чем-то другим. Общественных организаций, способных представлять общественные интересы, почти нет, и у людей нет инструментов доведения своей позиции до власти. Массовые партии как реальные инструменты гражданского влияния – умерли, и у нас, и на Западе, по крайней мере, в их классическом виде. Формирование гражданского общества – это не теоретическая проблема, это, по сути, структурирование нации, естественный способ нормального взаимодействия населения и элиты. Если люди не будут объединяться в общественные организации, цивилизованно отстаивая через них свои интересы, продуктивного взаимодействия с элитами и государством так и не произойдет – а нация не может долго существовать в таком расколотом виде, серьезные социальные конфликты неизбежны.

– Почему вы обратились на подиумной дискуссии к анализу режима Путина?
– Это всех волнует, все чувствуют, что происходит что-то необычное: эти выборы… Останется Путин или нет, и к чему это приведет? Всех волнует, что происходит. А поскольку в массовых СМИ это не обсуждается, в газетах – минимум, поэтому есть необходимость проводить дискуссии.

– В одной из ваших статей вы сравнили Путина с «ранним» Гитлером. Скажите, насколько это обоснованно?
– Речь идет ведь не о том, что они однояйцовые близнецы, а о том, что Путин использует все чаще тоталитарные механизмы для влияния на общества. Это статья – предостережение режиму. Я написал, что есть такие и такие тенденции, которые могут привести к тоталитаризации страны. Пока это только тенденции, но если идти в этом направлении, то может произойти все что угодно. Условно говоря, Гитлер не пришел к власти с мыслью о концлагерях – она родилась позже. Гитлер пришел с мыслью, что он – национальный лидер, который знает куда идти, и что все, кто сомневается в этом, будут либо устранены, либо удалены с политического пространства. Чем Путин отличается? Практически ничем. Плюс полицейское насилие и судебный произвол, которое все чаще становится инструментом политического влияния президента России.

– На ваш взгляд, куда придет Россия – к либерализму, консерватизму?..
– Во-первых, непонятно, какая сейчас Россия: либеральная или консервативная. Под этими терминами нет никакого содержания, есть только одни символы. Понятно, что свободы в России всегда будет чуть меньше, чем в Европе. Просто у нас национальный уклад такой. В целом же мы пойдем по развитию таких отношений, когда у человека появится большая свобода от государства. А какая будет форма реализации этого «свободолюбивого» проекта – Бог его знает… Тем более, что есть и обратная тенденция в России: все больше людей готовы обменять свободу на гарантию стабильности. По моему мнению, общий вектор все же свободолюбивый. Необходимо какое-то новое прочтение либерализма как свободолюбивой идеологии, не основанное на прогнившем фундаменте «священного права частной собственности».

Я думаю, что режим Путина двойственен: в нем есть и отрицательные тенденции, которые я описал в статье, и позитивные – реформы, запущенные президентом, были все-таки в направлении большей свободы, по крайней мере, в идее. Ну... у нас очень сложно все с режимом. Пока Путину не хватило политического вкуса и ответственности уйти по-настоящему. У него есть веский аргумент: Владимир Владимирович считает, что после него все развалится, и в какой-то степени он, может быть, и прав. Но тем не менее... Опекать страну до бесконечности нельзя. Нужно, чтобы нация объединилась сама, а не сверху. А нация объединяется в кризисах.

Понятно, что если бы Путин ушел окончательно, наступил бы нехороший, но временный период для страны. Но он позволил бы обществу заново по-современному переструктурироваться. А сейчас, как бы они с Медведевым ни договаривались, конфликт двоевластия возникает. Может быть, они и друзья, но даже близкие родственники могут из-за квартиры взяться за ножи. В этом смысле Путин, безусловно, неправ. Надо уметь уходя уходить. А он вывесил над страной угрозу двоевластия – это скверно! Путин для России как нефть: хорошо, что нефть у нас есть, но лучше бы ее не было – страна живет вполсилы, бездельничает, о будущем не думает.

– Некоторые политологи считают, что критика Путина расценивается государством как криминальное действие. Вы как считаете?
– Нет. Это глупо. Критиковать можно и очень нужно, вот оскорблять не надо. Ничего личного не должно быть. Но если режим ведет себя хамски, то и называть его надо «хамским», потому что хамство – это тип поведения, объективно существующий, в словарях описанный. В этом смысле это не оскорбительно – не будь хамом, и все нормально. Здесь масса тонкостей. Если у Путина должен быть политический вкус, то он должен быть и у его критиков. Думаю, я смог, критикуя, не оскорбить Путина. А сказать, что его действия похожи на фашистские, – это не столько мое право, сколько обязанность.

– Как считаете, в России есть свобода слова?
– Конечно, есть, но какая-то специальная, особая… Ее не меньше, чем на Западе, но она по-другому себя проявляет. Свободы слова ровно столько и она такая, сколько есть спрос на нее и сколько требований от нее. Если вы хотите узнать правду, вы ее узнаете. Через Интернет, например. Другое дело, что людей, желающих узнать правду, очень мало. Те, кто хочет узнать, например, за что Путин упрятал Ходорковского в тюрьму, узнают, полазив по альтернативным сайтам, почитав специальную литературу, маргинальные газеты, послушав «Эхо Москвы». Хотя слишком много нужно предпринять действий, чтобы дойти до сути. Тем наша свобода слова и отличается от западной, что в России она тяжелее достается. Но в России все тяжелее достается – такой климат, такие люди. Хотя у нас, если очень захотеть, можно узнать даже, где учатся дочери президента.

– Как расцениваете региональную ситуацию со свободой слова?
– Она у нас идеальная. Попробуйте найти еще регион, где есть газета, которая специализируется на том, чтобы в каждом номере бульварно критиковать губернатора и на целую полосу делать почти скабрезные карикатуры на него. Внутрирегиональная свобода слова – она у нас есть, ею просто нужно уметь пользоваться. Другое дело, что в регионе есть проблема со свободой слова по отношению к федеральной проблематике. И есть общая проблема с низким качеством журналистики, с самоцензурой, с некреативностью, особенно не телевидении.

– А вы сами какими источниками информации пользуетесь? Интернет?
– На самом деле я в Интернете практически не бываю. «Попсовую» информацию я черпаю из телевидения – из новостей, а вся остальная до меня доходит через широкий круг общения. Плюс пресс-секретарь, который делает актуальную подборку новостей. В Интернете я практически не нахожусь и новостные сайты не смотрю. Правда, недавно заглянул на ваш сайт – на 59.ru и еще на один пермский сайт. Ресурсы мне понравились, благодаря им город стал объемнее. Симпатичные адекватные сайты.

– Каким своим достижением вы гордитесь больше всего?
– У меня нет в мозгу операций, которые бы позволяли оценивать себя с точки зрения достижений. Я так не мыслю. Просто стараюсь поступать как должно, чтобы не было стыдно и не мучила совесть. Конечно, так не всегда получается. Достижения же – это язык внешней оценки.

– На выборы 2 марта ходили?

– Да, конечно. Это мой долг. Любые выборы в России помогают структурировать, стабилизировать элиту. К народовластию наши выборы, конечно, никакого отношения не имеют… Но элита тоже должна быть в нормальном состоянии – должно быть обновление, хотя бы такое…

– Недавно вы сказали, что пермское студенческое сообщество уникально в плане своей пассивности…
– Да. Я, как говорится, много езжу по стране. Был во всех городах-миллионниках. И в глаза бросается отсутствие молодежности в физическом и социальном облике Перми, кроме, конечно, массовых пьянок «гопников» на эспланаде в День города. Понятно, что гражданская пассионарность из вузов уходит: и из среды преподавателей, и из среды студентов. Студенчество перестает быть социальной силой и у нас, и во всем мире. Но не до такой же степени как в Перми.

– Каким вы были студентом?
– Я учился на историческом факультете ПГУ, был круглым отличником. Но в школе являлся не менее круглым троечником. В школе учился не для того, чтобы учиться. А в университете мне было интересно, я понимал, что и для чего мне нужно.

– В общежитии не жили?
– Нет, в общежитии не жил. Я всегда был домашним человеком. Но часто бывал там у сокурсников.

– В «шестерке» (общежитие №6 при ПГУ)?
– Да. Там много было веселого. Могу рассказать «мальчиковую» историю. Был у меня хороший приятель – двумя курсами младше. Жил он как раз в «шестерке». И я как-то узнаю, что он лежит в больнице с ножевым ранением. Порезали его в этой общаге, напились там все... и – порезали. В больнице веселый перебинтованный приятель рассказывает: «Идет он на меня с ножом. Смотрю я на этот нож и думаю: я, что, слон». Такой вот был нож. (Смеется.) Случалось всякое, но в основном веселое, про любовь, про свободу и много, как бы сейчас сказали креативного.

– Вам приходилось драться?
– Понятно, что всем приходилось. Но поскольку я публичный человек, то иногда и это дело получалось публично – выдержки не хватало. Однажды даже судили за драку, но под амнистию попал. Журналиста я избил за словесное недержание.

– А в юности?
– Так я в армии был, а этого уже достаточно. Причем в стройбате – там, где 70% военнослужащих – ранее судимые.

– Игорь Валерьевич, а откуда вообще появились зачатки вашей гражданской активности?
– В характере, видимо. В школе еще проявилось, в армии. Я всегда встревал во что-нибудь, когда чувствовал произвол, хамство силы. Это где-то в подкорке, в генотипе.

– Расскажите о вашей семье...
– Мама и папа умерли уже. Отец был достаточно известным в Перми художником – иллюстратором детских книжек, таких как «Шагал один чудак», «Капризка». Мама была бухгалтером. Я второй раз женат. Жена у меня тоже известный в узких кругах человек – Светлана Маковецкая. Она сейчас возглавляет Центр «ГРАНИ». Она высококлассный специалист, занимается вопросами административной реформы и много чем еще, в последние годы живет между Москвой и Пермью. Дочь моя Ольга появилась вне брака, сейчас учится на первом курсе философского факультета. Первую сессию сдала на «отлично».

– Есть ли у вас хобби?
– Есть сферы, которым необходимо уделять определенное время. Нужно как-то заниматься своим телом. В моем варианте это такая физкультура с железом, но регулярно и уже лет 20, но без фанатизма, без добавок, без стероидов. Еще бег по утрам.

– С каким весом приседаете?
– С весом не приседаю: три года назад повредил ногу, семь лет назад – позвоночник. Максимальный жим лежа был 132 килограмма, сейчас около 125.

– В свободное время еще чем занимаетесь?
– Книги читаю.

– Кто автор вашей любимой книги?
– Прожить почти 50 лет и иметь одну любимую книгу – это как-то нездорово. Но авторов любимых, конечно, немного. Обидно, что затаскали нынче Иосифа Бродского, «опопсовили»… Говорить сейчас, что он любимый поэт, – все равно что быть модным. На Бродского я лет 20 назад набрел и с тех пор, можно сказать, не расстаюсь. В основном я больше читаю западную переводную литературу. Из увлечений последних 10-15 лет – Джон Фаулз, Жозе Сарамаго, Милан Кундера. Из наших давно не читал ничего лучше Андрея Битова. Недавно был потрясен книгой давно умершего российского писателя Ципкина «Лето в Цюрихе». Она о Федоре Достоевском. Это уникальная и гениальная литературная попытка реконструировать мироощущение Достоевского, анатомия его духовного быта. Литературу генерации: Виктор Пелевин, Харуки Мураками, Алексей Иванов – не понимаю.

– И последний вопрос: у вас много друзей?
– Нет… У меня и приятелей мало, а что такое друг, я, наверное, уже не помню. По-моему, эта категория возрастная. Есть люди, которые мне очень дороги, но их, естественно, единицы. Есть другие люди, которых я очень ценю, искренне уважаю, возможность общаться с которыми для меня очень важна, с их помощью я расширяюсь, становлюсь больше и глубже. А так, дом – работа, отпуск на море или океане, книги, когда успеешь.

Текст: Вячеслав Варанкин, 59.ru
Фото: Сеть