Заговор посредственностей

Текст: Юлия Меламед [2]

«Можно вполне успешно доказывать теоремы и строить самолеты, не зная о существовании Мамардашвили и Диккенса и других упомянутых вами гуманитариев». Это комментарий к моей предыдущей колонке об образовании.

Можно ли строить самолеты без Диккенса? Или они криво полетят? То есть не сразу, конечно, но через какое-то время обязательно начнут опрокидываться через ВПП (взлетно-посадочная полоса)... Если в обществе перестали читать Диккенса, это может быть симптомом нездоровья, из-за которого через некоторое время и с самолетами, и с поездами возникнут проблемы.

Если в обществе сделали ставку не на образованность, эрудицию, ум, а на посредственность, лояльность – очень скоро у нас начнут один за другим спотыкаться о ВПП самолеты (налетая на снегоуборщики).

Фигура Диккенса, напоминаю, соткалась из мысли Бродского, который говорил, что человеку, читавшему Диккенса, убить себе подобного труднее, чем человеку, Диккенса не читавшему.

Гипотеза Бродского кажется вполне рабочей. Но вопрос: как далеко простирается влияние Диккенса? Насколько длинные у Диккенса руки? Насколько глубоко, сильно и скоро перерождается общество, переставшее читать? Мне приходилось слышать много раз, как русская классическая литература спасала людей от петли. Но помогает ли она строить самолеты и государства?

Известно, что во времена Шекспира пьеса «Гамлет» считалась образцом массовой культуры, ее смотрели в самом что ни на есть простонародье, а простые матросы от нечего делать брались за постановку «Гамлета» для развлечения. Я долго не могла понять, как же это так...

Некоторым образом я увидела зрителя времен Шекспира год назад.

Год назад в рамках «Золотой маски» Лев Додин в очередной раз привозил свой прекрасный театр и своих достоевских «Бесов», спектакль, который, как известно, длится восемь часов, состоит из трех частей, вернее, из трех спектаклей. Я ходила смотреть его в Et Cetera (театр с залом немалых размеров).

И вот в течение всех восьми часов до отказа забитый театр не шелохнулся, ни один человек не покинул своего места. Досмотрели до финала. Представляете, что такое смотреть спектакль целый день, не отрываясь на мобильные, соцсети, инстаграм и селфи? Я уже сделала вывод из всего этого. Впрочем, неверный. Пока во время последнего перерыва не услышала разговоры соседей. Тут мне и открылась тайна завороженного внимания зала. Оказывается... что... никто не знал... сюжета «Бесов». Никто. Все гадали, чем закончится история. Это и удерживало зрителей на местах.

Времена Шекспира мы, однако, понимаем так себе. А вот времена СССР еще на нашей памяти...

Я еще помню то время, когда ценилась эрудиция. Когда человека можно было вогнать в алую краску, если тот спутает Антониони и Пазолини.

«Действительно глупо! Как можно перепутать Антониони и Пазолини? – возмущается юная девушка, когда я рассказываю эту историю. – Это ж марки обуви совершенно разной ценовой категории!»

Клянусь, что так оно и было.

Девушка все спутала, глупая.

Потому что никакой обуви Антониони нет. А Пазолини зато есть.

Хороший диалог. Здорово напоминает чеховский:

«– Если б вы знали, с какой очаровательной женщиной я познакомился в Ялте!
– А вы правы: осетрина-то с душком!»

Еще несколько лет назад было стыдно не знать Бахтина или Шкловского. Сунься теперь со своим Бахтиным куда-нибудь... Эрудиция сегодня на нас как на корове седло. И деньгам она не в подмогу, и в карьере она без толку. Это советский пережиток.

В советское время интеллигенция (не в чеховском, а в советском смысле) выполняла роль среднего класса (разумеется, не финансово): она занимала центральное место в обществе. Страна была индустриальной, и все-таки мы поймали несколько волн НТР. В советские времена ценились знание и широкая эрудиция.

И вот все изменилось. Теперь можно ухохатываться над жертвами ЕГЭ, которые считают, что это Ленин убил Александра Второго, потом победил Гитлера и начал перестройку. Не всем, правда, смешно.

Нет, это не проблема отцов и детей. Изменилось что-то очень важное. Бывают такие времена, когда отцы старше детей всего на три-четыре года. Потому что вдруг происходит слом. И тот, кто моложе меня годиков на пять, принадлежит уже к другому поколению.

Из-за сильных потрясений, когда вдруг меняется время – хлобысь, и другая эпоха, – тогда смена поколений происходит не раз в 20 лет, а посреди поколения. Из-за перестройки, развала СССР время переломилось, стало говорить другими словами, о другом мечтать, иначе звучать. Потом переломилось еще раз после прихода к власти ВВП. Те, кто возмужал в это время, другим хвалятся и за другое стыдятся.

Почему так случилось – кто знает... Но у меня есть одна – конспирологическая – версия. Так вот. Это заговор. Заговор посредственности.

Она победила в великой антропологической борьбе. Потому что если и есть в мире очень большой и страшный заговор против человечества, то это заговор посредственности. Эти люди быстро узнают друг друга по своим масонским знакам. И особая у них злость к творчеству, которая их объединяет. И особое головокружение от интеллектуального усилия. И отвращение к работе ума.

А еще они любят спрашивать: «Ну и о чем же ваше произведение?»

Когда я училась режиссуре, к нам вести мастер-класс пришел Абдрашитов. Он же еще тогда не знал, что месяц назад от нас уже в гневе бежал, столкнувшись с агрессивным невежеством моих любимых сокурсников, Тонино Гуэрра. Ну и пришел... Фильм свой новый принес. А был у нас один такой прыткий мальчик, зовут его Андрей Х. Он и произнес, развалившись на стуле, эту фразу, которую я запомнила на всю жизнь. С той интонацией, которую я запомнила на всю жизнь: «Ну! И о чем же ваш фильм?!»

Непонятно – значит плохой фильм. До этого я всегда знала, что, если ты чего-то не знаешь или не понимаешь, этого надо стыдиться. Спрячься. Укройся. Забудь дышать. И выползи из укрытия, только когда исправишь свой дефект.

Тогда впервые я увидела, что, оказывается, победителем и гоголем ходит тот, кто ничего не понимает. Это был 2004 год.

Но переворот случился еще раньше. Когда те, кто не знает, не понимает, подняли голову и заорали на тех, кто знанием обладает.

Я тогда имела несчастье выступать перед большой аудиторией на одном большом телеканале. Представляла им в том числе новые возможности компьютеров. «А мы не умеем пользоваться компьютерами!» – нагло крикнула мне из зала корреспондент. Дескать, я плохая. А она – в своем праве. Я объяснила, насколько наскребла спокойствия, что странно бравировать тем, что ты непрофессионален и необучаем.

В общем, меня на работу не взяли...

Это был 2001 год.

В этом же прекрасном году на телевидение стали брать не филологов и историков, как раньше (даже журналистов до этого не брали, считалось, что журфак – не самое хорошее образование), а людей без высшего образования. У меня работала автором сценария укладчица хрусталя. Другая автор была до этого прорабом со стройки. Сейчас они обе – в руководстве канала.

Тогда было принято решение, что лучше всего на языке простого народа говорит сам же простой народ. Непростому – один черт – этому языку не выучиться.

Что такое знание? Знание (и тогда, и сейчас) выполняет роль «свой-чужой». Оно всегда должно быть ценно. Просто содержание это ценного знания всегда меняется. В этом смысле, конечно, роль знания осталась прежней. Это маркер принадлежности к группе.

Только сейчас эти группы гораздо более дробные, чем в едином СССР. На Рублевке положено знать вовсе не то, что надо знать в Бутове. Правда, эта образованность скорее нужна для изгнания, а не для консолидации. «Кого знаешь с района?» – спросят в условном Бутове. И это будет основанием для сегрегации.

Знание – не просто механизм социализации. Знание – социальный ключ.

Каждому человеку надо вписаться в социум. Каков механизм этого вписывания? Через проверку знаний. Но глобальная и объективная проверка знаний не осуществима никогда. И при приеме на работу проверяются не сами знания, а (косвенным образом) созвучие общей группе и причастность к ситуациям, в которой ты мог бы знания получать.

Когда-то при приеме на работу на телевидение с тобой беседовали несколько минут, и, если ты в разговоре называл ключевые имена и фамилии (Бакунин, Тынянов), тебя просто спрашивали: «Кем бы вы хотели у нас работать?» Не знаю, как это происходит сейчас.

Думаю, что точно так же.

Только список ключевых имен должен был сильно измениться.