Марш исключённых

Вчера, 15 августа, вступил в должность новый президент Парагвая – бывший епископ Фернандо Луго. Закончилось правление правой партии «Колорадо», длившееся 61 год: Луго стал очередным представителем левых сил, которые ныне правят почти всеми странами Латинской Америки. Наследство ему досталось тяжелое. Парагвай – самая бедная страна Южной Америки. 42% населения живут в нищете, половина населения неграмотна, латифундисты владеют 80% земель, экономика – это контрабанда и торговля контрафактной продукцией, коррупция и беззаконие поразительны даже по латиноамериканским масштабам. Луго обещает аграрную реформу, повышение цены за экспортируемую электроэнергию, улучшение медицинского обслуживания и образования.

«Левый поворот» в других странах континента – Венесуэле, Боливии, Бразилии, Аргентине, Уругвае, Эквадоре, Никарагуа, Гватемале – помог Луго мобилизовать парагвайцев на поддержку своей программы.

Триумфальное шествие к власти латиноамериканских левых – не случайность. Он обусловлен не только крахом неолиберальной модели 80-х – 90-х годов, но и всей, почти 200-летней историей независимости стран Латинской Америки. Левые традиции там чрезвычайно сильны. 16-летняя война за освобождение от испанского колониализма привела к развалу всей социальной системы, разрушению экономики, обнищанию и одичанию населения. Это стало причиной возникновения радикальных движений с широкой социальной базой.

В 1848-м, в год появления «Манифеста коммунистической партии», президент Боливии Мануэль Бельсу обращался к соотечественникам: «Товарищи! Частная собственность является важнейшей причиной большинства обид и преступлений… Нет более владениям! Нет более владельцам собственности! Нет более наследствам! Долой аристократов! Земля для всех; долой эксплуатацию человека...». О «Манифесте» он не знал, но оперировал такими же категориями.Первая в истории социалистическая «коммуна», кстати, возникла не в Париже в 1871-м, а в Боготе (Колумбия) в 1854-м.Парагвай – особая страна. С 1645 по 1768 годы там существовало «Государство иезуитов» со всеми атрибутами социализма – отсутствием частной собственности и денежной системы. Иезуиты сделали социалистическое хозяйствование весьма эффективным, и крушение этого странного образования под ударами испанской и португальской армий стало для местных индейцев катастрофой.

Но зерна, посеянные «Орденом Сердца Иисусова», дали всходы. В 1814 году адвокат Гаспар Франсиа объявил Парагвай независимым. Он объявил себя пожизненным верховным правителем, упразднил представительные органы власти и национализировал земли, впервые в мире ввел всеобщее обязательное бесплатное образование. После его смерти, в 1841-м, в стране был созван парламент, но система, созданная им, сохранилась до 1870 года, когда Парагвай был разгромлен Бразилией и Аргентиной и практически обезлюдел. Еще одна попытка состоялась в 1936-м: тогда власть захватил полковник Рафаэль Франко, объявивший о строительстве социализма.Однако левые не доминируют на политической сцене латиноамериканского континента. Там действуют политические «качели» – постоянная смена левых режимов правыми.Конец ХХ века был временем господства неолиберализма. Его результаты для региона (исключая Чили) оказались ужасающими. Экономический рост привел к стремительному обогащению элиты и столь же резкому обнищанию низших слоев населения. И без того хрупкие институты социальной защиты рухнули, права трудящихся превратились в фикцию, правовая защищенность бедных начисто исчезла. Это неудивительно. Д. Харви в книге «Краткая история неолиберализма» пишет: «Неолиберализм – теория, согласно которой рыночный обмен является основой системы этических норм, достаточной для регулирования всех человеческих действий».А рыночный обмен в Латинской Америке – не то же самое, что в США и Великобритании. Наркоторговля, например, вариант рыночного обмена, привычный в Колумбии, Перу и Боливии. Захват земель – это то, что считают рыночными отношениями элиты в Мексике, Колумбии, Бразилии, Аргентине.Рабский труд индейцев в отдаленных районах Амазонии и Парагвая – тоже рыночные отношения по-латиноамерикански. Коррупция, кланово-бюрократический бизнес, контрабанда – это вообще нормальная для местных элит рыночная среда. О том, как местная олигархия «заботится» о развитии, свидетельствует пример Венесуэлы: до прихода к власти Уго Чавеса власти не построили в огромной, почти вдвое больше Франции, стране ни одной железной дороги! И это – при колоссальных нефтяных доходах. Элиты окончательно подчинили своим интересам государственные институты, которые носили клановый, закрытый для общественного контроля характер.

Но дело даже не только в нищете огромной части населения: в середине 90-х в Бразилии бедствовало 45% населения, в нефтяной Венесуэле – примерно 60%, в Боливии, Эквадоре и Парагвае – почти 80%.

Все лежит гораздо глубже. В Латинской Америке с начала XIX века часть населения вообще выключена из социальной жизни – это были индейцы, лишенные земли, освобожденные рабы, разорившиеся крестьяне и солдаты. Затем к ним примкнули эмигранты из Европы и Азии, не сумевшие найти работу. Эти люди заселяли поселки нищеты в пригородах («фавелы» в Бразилии, «ранчос» в Венесуэле, «барриос» в Мексике и т. д.) Они – не просто безработные, они безработные уже во многих поколениях. Их образ жизни – преступность, проституция и случайные заработки – этакие «генералы песчаных карьеров» из Жоржи Амаду. «Исключенные» (термин латиноамериканиста Татьяны Ворожейкиной) способны создать массовые движения ультралевого и ультраправого каудильистского типа, которые могут победить, имея талантливого вождя. Но решить проблемы развития такие движения не могут.

Однако неолиберализм после финансовой катастрофы 1995–2001 годов выкинул на обочину жизни бывшие «средние слои» – людей образованных, энергичных и работящих. В некоторых странах они организовали структуры гражданского общества и интегрировали «исключенных» в их ряды. Так получилось в Бразилии, Аргентине и Уругвае. На их основе возникли массовые движения, которые привели к власти Инасио Лулу Сильву (Партия трудящихся), Нестора Киршнера («Фронт победы») и Табаре Васкеса («Широкий фронт»). Экстремизм чужд этим структурам, проводимая ими социально-экономическая политика отличается умеренностью и прагматизмом. Поэтому деятельность бразильских и уругвайских властей (аргентинских – в меньшей степени), как и их коллег из Коста-Рики и Доминиканской Республики, пришедших к власти при подобных обстоятельствах, достаточно успешна.

Второй вариант – это Уго Чавес. Он пришел к власти в условиях фактического краха венесуэльского государства, непосредственно апеллируя к «исключенным». Чавес опирается на них, но обратной связи нет (неграмотным людям нечего посоветовать президенту, а требовать что-либо от «каудильо» в клиентелистском обществе не принято – надо только «горячо поддерживать»). Поэтому наряду с нужными обществу проектами (строительство социального жилья, новых заводов, дорог) венесуэльский президент делает явные нелепости – национализирует предприятия и магазины, тратит миллиарды на не очень нужные вооружения и помощь «соратникам по антиимпериалистической борьбе». Он придумывает собственный часовой пояс, печатает «Протоколы сионских мудрецов»… А бедность остается на уровне 46–49%, коммунальные службы в Каракасе не работают, по уровню преступности и темпам инфляции Венесуэла вышла на первое место на континенте, в магазинах не стало молока и мяса.Левацкий режим Чавеса, как и братьев Кастро, экономически и социально неэффективен, поскольку общество отрезано от принятия решений.Решения принимаются людьми, не знакомыми с основами экономики и социальной политики (десантник он и есть десантник). При этом, опираясь на эмоции и фанатизм «исключенных», неэффективный режим может держаться очень долго – Куба тому пример. Венесуэльцы шутят: «Олигархи прежние ездили на «Мерседесах» и отдыхали на острове Маргарита, новые – ездят на «Бентли» и отдыхают в Майами». И это не пустые слова: вице-президент страны Хорхе Родригес – хозяин самого роскошного отеля на острове Маргарита. Родной брат президента страны, Адан Чавес, министр образования, владеет крупнейшей частной транспортной компанией, имеющей 1600 грузовиков и рыболовецких траулеров. Финансовый директор государственной нефтяной компании Эудомарио Каррухо в своей коллекции имеет 15 роскошных автомобилей…

Ценой «социализма XXI века» как в кубинском, так и в венесуэльском варианте становится исчезновение всех слоев населения, кроме «исключенных» и паразитирующего бюрократического слоя – остальные либо бегут, либо превращаются в люмпенов.

По схожему пути Эво Моралес ведет Боливию, а Даниель Ортега – Никарагуа.

Новому парагвайскому президенту придется выбирать, к каким левым примкнуть. Часто его называют «другом Чавеса», хотя сам он повторяет: «Я очень уважаю Уго Чавеса, но не буду, как многие считают, таким, как Чавес», «не буду ни еще одним Чавесом, ни парагвайским Эво (Моралесом)», «Парагвай должен идти своей дорогой». Опирается Луго на широкую коалицию, основа которой – центристская Подлинная либерально-радикальная партия, крестьянские и правозащитные организации, базовые христианские общины. У него есть шанс вывести Парагвай из тупика, в котором он блуждает чуть не всю свою сумеречную историю. Тогда он станет настоящим революционером – как Лула, при котором нищета опустилась с 45 до 18%, и Бразилия перестала быть страной-должником; как Табаре Васкес, добившийся высоких темпов роста уровня жизни уругвайцев; как Леонель Фернандес, при котором темпы роста доминиканской экономики стали самыми высокими в Латинской Америке. Американским компаниям и Госдепу они не кланяются, но заняты, прежде всего, решением проблем своих стран, не прибегая к эффектным, но доказавшим свою неэффективность мерам типа национализации. Ведь настоящая революция – это не всякие «…измы», не борьба с «проклятыми янки» ради борьбы, а рост благосостояния людей, эффективная экономика, порядок, безопасность, равенство всех перед законом.

Текст: Евгений Трифонов, Газета [2]