Только шёпотом

Вопрос не в том, помним ли, а в том, как помним. Дело не в открытии новых фактов, как в 80-е годы, а во взгляде, в оптике. Мы много знаем о писателях, партийных и военных начальниках, репрессированных и выживших. Знаем о том, что происходило, как правило, в их изложении. Это те люди, которые сами могли постоять за себя, пусть и после смерти, ведь у них был дар слова и желание говорить. А что с теми, кто не хотел говорить, потому что боялся, потому что не был ни писателем, ни героем?

Британский историк Орландо Фигес предпринял попытку дать им высказаться. Книга «Шепчущие: частная жизнь в сталинской России» — результат большой полевой работы. Автор и его помощники поговорили с сотнями людей (взято 450 глубоких интервью, а в работе было гораздо больше). Это дети кулаков, нэпманов, партийных начальников и военных; и пострадавшие, и, наоборот, хорошо себя чувствовавшие в то время — разные, и в большинстве, за исключением семьи Константина Симонова, незнаменитые. Главное, что все они свидетели. Возможность поговорить с ними уходит. Средний возраст опрошенных 80 лет. Сейчас они уже старше. По крайней мере 27 из них умерли, прежде чем книга была закончена.

В архивах автор, конечно, работал, но акцент сделал именно на устную историю. Фигес исходил из того, что мемуары и прочие письменные свидетельства при всей их ценности подчиняются законам жанра. Первые разошедшиеся в самиздате воспоминания скоро стали образцами, превратились в канон. Те, кто решался доверить свой опыт бумаге, начинали невольно следовать за первопроходцами, а первопроходцы уже задали сюжетные линии и тон — обвинительный, трагический, героический. А устные воспоминания — это разговор, в котором легче отделить личный опыт от книжных наслоений.

Все на глазах — и на работе, и в коммуналке, — и поэтому сливаться с коллективом приходилось всерьез и по-настоящему. В этом, наверное, было спасение: ведь если не со всеми вместе, то отчаяние и одиночество.

В личном опыте были выживание и борьба за себя, стремление избавиться от ярлыка члена семьи врага народа, жизнь без семейного прошлого. Дочь советского юриста Ильи Славина Ида вспоминает, как была счастлива, что, несмотря на недавний арест родителей, сумела попасть на комсомольский парад: «Мне было 16, я хотела счастья и любви… Снова стать частью огромного “мы”, маршировать в колоннах со всеми остальными». Но нужно было быть очень осторожным в общении с внешним миром. Выражения «придержи язык», «не болтай» звучат во множестве воспоминаний. Это тактика выживания, превратившаяся у многих в черту характера. Ираида Файвисович, жившая с бабушкой после ареста родителей, рассказывает, что та наставляла свою внучку так: «Твоих родителей забрали, потому что они много разговаривали». Любовь Тетюева, дочь священника, отказавшегося перейти к обновленцам и не раз арестовывавшегося, вспоминает: «Если у них какие-то разговоры были, то они уходили из дому. Шепотом говорили… Критики советской власти не было никогда. При нас. Хотя на многое можно было жаловаться. Единственное, что мама говорила: не болтай, лишнего не болтай. У нас говорили шепотом».

Стать незаметным, слиться с окружающими — повторяющаяся тема во многих интервью. Спрятаться было негде, все на глазах — и на работе, и в коммунальной квартире, — и потому сливаться с коллективом приходилось всерьез и по-настоящему. Впрочем, в этом, наверное, было и спасение: ведь если не со всеми вместе, то отчаяние и одиночество. Это и по науке так: тяжелый личный опыт легче пережить, если он оказывается в контексте более широкого «нарратива», который придает ему значимость и цель. Стремление сохранить человеческое достоинство сильнее убеждений. Фигес говорит, что среди его собеседников было крайне мало людей, которых можно было бы назвать «диссидентами». Для большинства, независимо от того, сильно ли они пострадали и насколько преуспели в жизни, Советский Союз — родина, успехами которой они гордятся. Особенно важной в этом смысле была победа в войне. «Я горд тем, какую роль сыграл в нашей победе. Я исполнил мой патриотический долг как гражданин», — говорит Василий Ромашкин, бывший «кулак», строитель Норильска, и в войну, и всю последующую жизнь проработавший в городе.

Работа Фигеса не похожа ни на одну мне известную книгу западного историка о советском прошлом. Хотя бы потому, что больше половины текста — прямая речь. Многие интервью целиком и в оригинале, т. е. по-русски, выложены на сайте www.orlandofiges.com [2]. Там же архивные материалы, звуковые файлы, фотографии, краткие истории семей. Книга скоро выйдет более чем на 20 языках, но на русский вряд ли будет переведена. От издателей из России предложений пока не поступало.

Многие из героев книги признавались интервьюерам, что рады внимательным слушателям, ведь ими редко кто-нибудь интересуется. Многие говорили, что чувствуют себя забытыми, а свой опыт — вытесненным из общественной памяти. В России сталинское прошлое вроде бы и не забыто, но и не осознано по-настоящему. Оно скорее предмет любопытства, чем интереса. «Ретроистории» о советских вождях в глянцевых журналах, споры об обстоятельствах смерти Сталина — это не осмысление истории, а способ дистанцироваться от любопытной, но неприятной темы. Чтобы понять, где современная Россия находится исторически и почему мы такие, какие есть, нужен другой уровень разговора. Для «большой книги» о сталинском периоде, допустим, не пришло время. Но время при этом уходит.

Orlando Figes «The Whisperers: Private Live in Stalin's Russia». — Allen Lane, 2007

Текст: Максим Трудолюбов, “Ведомости” [3]