Свободе слова мешает лень журналистов

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: Рубрика предназначена исключительно для чтения журналистов и тех, кто по непонятным причинам мечтает заняться этим ремеслом. За чтение рубрики иными лицами редакция ответственности не несёт. Редакция может вступать в переписку с читателями. Мнение авторов материалов может совпадать с мнением редакции. Все совпадения являются неслучайными. Подбор материалов для рубрики производится лично Андреем Лучниковым.

Игорь АВЕРКИЕВ: СЕГОДНЯ СВОБОДЕ СЛОВА В РОССИИ МЕШАЮТ ВНУТРЕННЯЯ САМОЦЕНЗУРА, ЛЕНЬ И НЕПРОФЕССИОНАЛИЗМ

— Игорь Валерьевич, давайте начнем с вашей статьи, в которой чиновники Управления Россвязьохранкультуры по Приволжскому федеральному округу обнаружили призывы к экстремистской деятельности. С какой целью вы ее писали? Что вы хотели сказать?
— Статья антифашистская, а ее цель, я думаю, очевидна всем: это предостережение Владимиру Путину о возможном скатывании его режима в своего рода неототалитаризм. Сделано это предостережение в форме сравнительного анализа путинских и традиционно фашистских политических практик, технологий, мотивов.

— А что насчет призывов к свержению действующего конституционного строя?
— Это вопрос не ко мне. Обвинения эти абсурдны. Что имеется под ними в виду — это нужно спрашивать у тех, кто их выдвигает.

— Вы ожидали такую реакцию на вашу статью?
— Нет, конечно.

— А чем она, по-вашему, была вызвана?
— По-моему, это никакой не федеральный заказ. Просто в неистребимом желании выслужиться и подстраховаться нижегородские чиновники наделали глупостей. Правда, у них хватило ума самим не давать однозначную оценку моей статье (видимо, и они понимали, что экстремизма в ней нет) и они свалили эту оценку на наших прокуроров. Пермская прокуратура тоже не нашла в себе смелости дать статье четкую профессиональную оценку и отказать в возбуждении дела, но при этом у нее хватило профессионализма не давать никакой — сбросили все это на ФСБ. Там та же самая ситуация — и у них не хватило смелости положить конец этому бреду, но хватило профессионализма не подтверждать экстремизм, и они направили материалы обратно в прокуратуру, в следственный комитет, но уже предложив другие, еще более смешные обвинения в возбуждении вражды.

Куда будут «футболить» сейчас, не знаю. Боюсь, уже некуда. Нашему следственному комитету придется самому разгребать то, что они все вместе нагромоздили. То есть все это — обычный служивый раж одних чиновников, трусость других, непрофессионализм третьих. Ждем, когда проявятся среди них ответственные профессионалы.

Они все — жертвы некоей общей ситуации. Никто из них не осмеливается сказать, что эти все обвинения — чушь, поскольку в их среде это означало бы выступить против Путина. Сказать, что моя статья — это преступление, тоже невозможно, ведь они все-таки профессионалы и понимают, что нет там состава преступления. Так что, как они выкрутятся из этой ситуации, я не знаю. Лучше, конечно, было бы с самого начала в нее не попадать. Нижегородские перестраховщики с удовольствием подставили под неприятности массу коллег-бюрократов из Перми, а сами, как принято у наших чиновников, юркнули в сторону, изобразив из себя отважных путинских заступников.

— Что значит «выступить против Путина»?
— Правоохранительные чиновники считают, что признание того факта, что в этой статье нет состава преступления, для их начальства будет означать поддержку того, что в ней написано. Понятно, что никто из них на это пойти не может.

— Как дальше будет развиваться эта ситуация, на ваш взгляд?
— У меня никаких предположений нет, и мне это неинтересно. Гадать здесь не имеет никакого смысла — это абсолютно внутрибюрократические дела. Мы, в принципе, готовы к любому исходу событий. Но все следующие шаги пока — за правоохранительными органами. И мы, в зависимости от того, какими они будут, будем предпринимать какие-то свои действия.

— То есть вы не сильно вникаете в ход проверки?
— Да я абсолютно в него не вникаю! А если бы и хотел вникать, то у меня нет таких возможностей — это абсолютно закрытая ситуация. Поймите, ведь речь идет о проверках, а это всегда внутрибюрократическая процедура. Как только проверка закончится каким-нибудь формальным жестом: заведением уголовного дела или отказом в его заведении, тогда уже возникнут некие процессуальные права у тех, кого это касается. Но до этого проверка — это внутреннее дело ведомств.

— Вас не пугает, что дела, подобные вашему, в России начали появляться, и в последнее время их все больше и больше?
— Подобного рода дела были всегда. И при Путине, и при Ельцине. Это обычная практика, и не только путинского режима: какая-то борьба с нетрадиционными гражданскими и политическими позициями ведется в любой политической системе. Режим всегда, так или иначе, пытается облегчить себе существование. Только у нас все это происходит диковато и непрофессионально. Смотрите, например, как в бушевской Америке обставляют ограничения свободы в интернете для своих военнослужащих — все красиво и разумно, а смысл тот же, что и у нас — произвол.

— Уже стало общим местом в рассуждениях либералов утверждение о том, что при Путине усилилось давление на инакомыслящих. Вы так не считаете?
— Мой вывод, казалось бы, абсурден, но я бы не сказал, что это действительно усиление. Расширение — да. Государственной риторики против всяких врагов стало действительно больше. Но пока к агрессивной риторике властей активно не присоединился народ, эта риторика не страшна. Другое дело, что животный страх чиновников перед инакомыслием может порождать всякие уродливые видения вроде гонений на неугодные статьи. Вот если этот страх перед иными будет и дальше оформляться в государственную идеологию, в программную государственную политику… Хочет ли режим развязать народную ксенофобию? И способен ли? Вот в чем вопрос. Об этом, собственно, я и писал.

Проблемы сегодняшнего режима заключаются в том, что он в значительной степени виртуален, символичен. Реальной политики во всем, что делает путинский режим, очень мало. Деньги, как могут, собирают и перераспределяют, но нового, по-настоящему перспективного для страны почти ничего не создают. Одна видимость. Страна — сама по себе, режим — сам по себе. Не мешают друг другу, и ладно. Страна богатеет действительно сама по себе, просто просыпаясь от советского сна, люди обнаруживают в себе скрытые до того силы и возможности. Свобода самореализации у нас очевидна. А режим делает вид, пока успешно, что это его заслуга. И боится, что люди однажды проснутся и поймут, что это всего лишь видимость, что не от заботы государства происходит наше относительное благополучие последнего времени. Вот и страхуется режим от всего этого, болтая о врагах и о неусыпной защите Родины от них. Сегодняшние угрозы режиму в значительной степени надуманные. Людям пока не до режима, они своими делами занимаются.

— То есть вы считаете, что проверка вашей статьи на содержание в ней экстремистских призывов ничем серьезным вам не грозит?
— Возможно, конечно, все. Но вероятность, что в Пермском крае, в конце первого десятилетия XXI века автора антифашистской статьи, предостерегающей правящий режим от увлечения тоталитарными практиками, посадят, скажем, на два-три года в колонию общего режима или даже оштрафуют на значительную сумму, по-моему, очень мала. Впрочем, вот и проверим, какие мы в конце первого десятилетия XXI века.

— А почему нет? Проверка же ведется…
— Проверка — это просто проверка, работа такая, и они обязаны ее сделать. Другое дело, что выводы из нее им придется делать, прежде всего, политические, поскольку правовые очевидны — нет преступления. Вот здесь и произойдет настоящая проверка, но только не меня, а прокуратуры — на ее способность принимать профессиональные решения в интересах государства, а не режима. Вот и все.

— Но, тем не менее, в связи со всей этой историей вокруг вашей статьи возникает вопрос и о свободе слова в России. Вам не кажется (и это, опять же, любимый тезис либералов), что свободы слова с приходом к власти режима Путина в России становится все меньше и меньше?
— Здесь опять-таки все сложно. Безусловно, есть какие-то усилия властей, направленные на свертывание свободы слова в стране, но эти усилия не фатальны для нашей свободы слова. Я бы сказал, что сегодняшней свободе слова в России больше мешает внутренняя цензура журналистов, нежелание и неумение профессионально рисковать, добывать информацию из неофициальных источников, нежелание, неспособность и незаинтересованность редакций заниматься реальными журналистскими расследованиями и т. д. Если бы западные журналисты, как наши, на 80% черпали информацию у официоза, у них бы тоже были большие проблемы со свободой слова.

С другой стороны, и потребность в информации у разных групп общества не одинаковая. Большинству населения вовсе не интересно знать, хорош или плох режим Путина. Им дискуссия по этому поводу скучна и непонятна. И это нормально. А те, кому это интересно, могут получить абсолютно всю информацию об этом в интернете. То есть каждый человек в сегодняшнем мире найдет свою нишу для своей свободы слова. Поэтому те, кому очень важно знать, как устроено социальное обеспечение, к примеру, в Пермском крае, вполне нормально получат эту информацию от социально озабоченных пермских электронных и печатных СМИ. А люди, которые просто кайф получают, узнавая о том, какой плохой Олег Чиркунов, будут читать газету «Пермский обозреватель».

Получается, что свобода слова поделена по секторам, и в каждом из них она себя реализует почти на все сто процентов. Другое дело, если возникнет угроза, что свобода слова будет ограничиваться в самих этих потребительских информационных секторах. Вот тогда действительно нужно будет бить тревогу. Например, власти решатся-таки реально контролировать интернет, и слой свободомыслящих людей, которым нужна политическая свобода слова, таким образом, утратит возможность ее получать. Тогда, конечно, у режима возникнут серьезные проблемы. Будут серьезные протесты, акции, будет неповиновение, будет много чего. Поэтому власть и не решается.

— То есть проблема свободы слова сейчас в России не существует?
— Просто не надо преувеличивать политические аспекты в проблеме свободы слова или все сводить к ним. В свободном путешествии информации по телу страны многое зависит и от нравов журналистского сообщества, и от спроса на информацию самих россиян, и от возможностей самой медиаэкономики. Бессмысленно говорить о какой-то абстрактной свободе слова, о свободе слова вообще. Нужно говорить, есть ли она в данном конкретном случае и есть ли люди, которые испытывают ее дефицит. Если они есть, то да, нужно что-то с этим делать. Но я вокруг себя особенно много таких людей и дефицитов не вижу. Хотя, конечно, режим работает в этом направлении. Но слаба у нас власть для таких грандиозных задач. Даже собственных интересов отследить не может.

Ну вот, взять, к примеру, ту же мою статью. Она писалась для узкого слоя гражданских активистов, политиков и политических путинских чиновников. Она и распространялась таким образом, что все, кому она предназначалась, ее прочитали. И они, этот узкий слой, это сделали еще три-четыре месяца тому назад. А потом эти, из Россвязьохранкультуры, сделали все так, чтобы статью прочитали все: и кто не интересуется политикой вообще, и кто интересуется ею в виде анекдотов. Статью из любопытства переводят еще и на иностранные языки: японский, немецкий, английский… Теперь, благодаря служебному рвению нижегородской Россвязьохранкультуры, не только в России, но и в Европе и Америке и, боюсь даже, в Японии политические и околополитические тусовки обсуждают, похож Путин на Гитлера или не похож. Это заказывал режим нижегородским стражам культуры? Сам я, как автор, конечно, рад такому вниманию.

— Вы наверняка знаете про дело пермского блоггера Дмитрия Ширинкина, которого за его пост в «Живом журнале» обвиняют все в том же экстремизме. Как вы это оцениваете?
— Если говорить о Ширинкине, то, конечно, он поступил как недальновидный и безответственный человек. Любой пишущий человек с нормальной рефлексией понимает, что подобные вещи, особенно в определенных ситуациях, породят негативные последствия: испуг, панику и так далее. И поэтому надо вообще-то «за базаром следить» и себя контролировать. Или, в конце концов, написать сверху слово «рассказ», к примеру. Поскольку он этого не сделал, конечно, надо с ним как-то определиться. Но государственный запрет в этом случае — дело плохое. В интернете он, безусловно, недопустим. Поэтому если состоится судебный процесс, который приведет к тому, что Ширинкина признают виновным в экстремизме и так далее, то это, с моей точки зрения, будет совсем неправильно и очень вредно для свободы слова в интернете. Но как-то дать по рукам в таких случаях все равно необходимо.

Я представляю себе такой идеальный способ разрешения этого конфликта: не уголовный, а гражданский процесс, который затевает не государство, а пострадавшие. То есть, если, скажем, служба охраны «политеха» восприняла этот пост как реальную угрозу — вызвали из отпуска дополнительных сотрудников, к примеру, или какие-то дополнительные меры безопасности предприняли, и все это потребовало дополнительных средств, то блоггеру просто потом иск вкатывают с требованием компенсации затрат. Кстати, иск о компенсации морального ущерба могут подать и те граждане, кто реально испугался, но в суде им придется доказывать испуг. Но пока этот вариант не срабатывает — в нашей правовой культуре в таких случаях не принято подавать в суд.

Кроме всего прочего, такой вариант развития событий был бы уроком для ЖЖ-сообщества. Интернет-сообщество — одно из многих человеческих сообществ, не лучше и не хуже других. В любом сообществе всегда есть свои злодеи, дураки и так далее. Поэтому любое сообщество вырабатывает какие-то способы их нейтрализации. Во внешнем мире для этого есть этические правила, Уголовный кодекс, Гражданский кодекс и так далее. В виртуальном пространстве Уголовный кодекс не работает, а оно настолько молодое и самовлюбленное, что серьезных моральных принципов еще не выработало — саморегулирования в этом сообществе нет, и это — глобальная проблема. Необходимы какие-то нормальные этические правила, и их нужно вырабатывать. Это нормальная человеческая практика. И я думаю, что «дело Ширинкина» — это хороший повод для ЖЖ-сообщества задуматься о саморегулировании, а для государства — повод умно поступить, не ограничивая реальную свободу. Ну, а для тех, кто решил, что он пострадал от этого дела, — хороший повод возместить свой ущерб нормальным законным образом.

— Если говорить о роли государства в «деле Ширинкина», то оно уже давно дошло до суда…
— Но ведь свобода судьи в принятии решения все еще сохраняется: в несоздании прецедента или, как минимум, назначении самого мягкого, символического наказания.

— А в том случае, если и ваше дело все-таки дойдет до суда, какими будут ваши действия?
— Будет суд — будем защищаться «до последнего патрона». Но, я думаю, юридических оснований для уголовного дела здесь объективно нет. И если дело до суда дойдет, то там все будет натянутым. Есть масса способов обжаловать это решение до бесконечности, потому что это решение будет политическим, и принимать его будут не на основе права, а на основе политической воли. Право не позволяет признать меня виновным, а политическая воля — заставляет.

— Чья политическая воля?
— Понятно, что никто никому звонить не будет, потому что ни в Москве, ни у нас конкретным политикам этого, по-моему, не надо. Но, как я уже говорил, как у журналистов есть внутренний цензор, который всего боится, так и у судей он есть. Вот это и будет их внутренняя политическая воля.

Текст: Ирина Постникова, Новый Компаньон [2], 8 апреля 2008 года
Фото из архива