Последний винтик капкана

Пророчество, что после Косово мир станет другим, начинает сбываться. Правда, совсем не в том смысле, который имелся в виду провидцами. Так бывает: наведённые эффекты случаются раньше и выразительнее прямых. Тем более что ресурс веры в то, что косовская полемика и в самом деле протекает исключительно в плоскости теории государства и суверенитета, уже почти исчерпан.

Философские глубины в реальной политике никого не интересуют. Две реальности, одна из которых называется Косово, а другую условно можно обозначить как, скажем, Грузию, связывает отнюдь не абхазская аналогия. Абхазия в данном случае вообще ни при чем. По той простой причине, что прецедент на самом деле не столько Косово, сколько Сербия. В конце концов, государства распадаются не впервые – были и Восточный Тимор, и Эритрея. Схема схожа: война, взаимное истребление, независимость. Но в косовском варианте Сербия, в отличие от Эфиопии и Индонезии, может позволить себе твердокаменное упрямство, и это и есть реальная политика. Не Косово, а Сербия еще долго будет головной болью Европы, потому что проблемы и чаяния каталонцев и басков лежат в плоскости политической философии – что бы они ни говорили и на что бы ни надеялись, а злорадство Белграда на тему ловушки, в которой увязла Европа, – практическая злоба дня.

Но дело не только в Белграде и Приштине. Косовская независимость, кажется, становится последним винтиком в капкане куда более глобальной конструкции. Речь не о Балканах. Речь о сумрачном пространстве к востоку от Белграда, исторической тенью которого он является, и которое с большой долей условности называют еще постсоветским. И о кризисе, который, похоже, уже готов разразиться в европейском отношении к этому пространству.Желание Запада совмещать традиционные правозащитные идеалы с приветливой политкорректностью ко всем обитателям этого мира с центром в Москве сыграло с ним и, в первую очередь, с Европой скверную шутку.В этом избранном жанре не было места для жестких отповедей, поводов для которых было предостаточно. Европа отделывалась нравоучительными намеками и эвфемизмами по поводу выборов, которые на выборы похожи не были, предоставляя всем заинтересованным сторонам прочитывать нужное между строк. Благодаря чему слово ОБСЕ было одним из самых знаменательных атрибутов любых выборов.

Никто не виноват. Других вариантов у Европы и в самом деле не было, надеяться оставалось только на то, что само ее авторитетное присутствие облагородит сомнительную политическую обыденность лучше любого заключения миссии ОБСЕ.

Эпоха розово-оранжевых революций, казалось бы, облегчила подходы и расширила пространство для маневра. Теперь можно было не только позволять себе непреклонную прямоту по отношению к Белоруссии, но и приветствовать новых оппонентов Москвы в лице Тбилиси и Киева. Однако изменившаяся гамма оттенков на самом деле только запутала ситуацию. Мир в оранжевом цвете оказался совсем не таким простым, как соблазнительно было решить.Да и вообще, то, за что Лукашенко объявлялся изгоем, как выяснилось, в известных пропорциях можно воспроизводить и в послереволюционном и даже антироссийском задоре. Но что-то менять уже было поздно. Грузинские выборы и в самом деле были чрезвычайно состязательны. Настолько, что считанные проценты отделяли победу Саакашвили от необходимости второго тура. ОБСЕ предпочел лукавства с этими процентами не заметить. Это была ловушка, в которую Европа так последовательно продвигалась.После нее оставалось со всей обреченностью, как на гражданскую казнь, ехать в Армению. Дело не только в том, что по степени бесцеремонности они превзошли грузинские, и от этого факта наблюдатели ОБСЕ теперь могли только с вымученными улыбками отвернуться. А в том, что в Армении, казалось бы, сбывалась мечта демократической Европы: традиционным апологетам вертикали власти противостояла вполне западная и либеральная оппозиция. Но после Грузии, после Косово, после всего того, от чего Европа обнаруживает все более отчаянную усталость, в Ереване словно был заключен негласный договор между Западом и Россией: нейтралитет. Никто явно не поддерживает ни одну из сторон. По крайней мере, до наступления окончательной ясности.Нейтралитет получился в форме невмешательства, невмешательство вышло в форме полного согласия с тем, что сотворила армянская власть. А на фоне такого невмешательства любое понятное недоумение или сарказм насчет российских особенностей, будь то выборы или невиданные законы преемничества, смотрятся трагифарсом. И никто не виноват.Это все можно было бы называть «сербским синдромом». С понятными нюансами.

Сербия, подобно Белоруссии, долго и со всеми к тому основаниями служила не нарушающим принципы политкорректности пугалом для сообщества свободных демократий. Белград – прецедент номер один по части сопротивления всяческим попыткам приобщить его к этому сообществу. Но в процессе этого приобщения накопилась такая усталость, что по отношению ко всем остальным появляется только один соблазн и только один способ больше не попадать в ловушки: дистанцироваться от них вообще. Оставить все былые романтические надежды. Избавиться от некогда легкомысленно взятой на себя почетной ответственности за происходящее.

Европа устала, и это еще можно было бы скрывать, если бы не было Косова. Может быть, поэтому даже Лукашенко больше не изгой. Он даже отпустил несколько политзаключенных. Он даже отменил золотую акцию, которой государство обладало в любом бизнесе вне зависимости от формы собственности, и получается, что белорусская экономика утратила одну из своих незабываемых родинок. Соглашение об учреждении в Минске представительства Еврокомиссии подписывалось в Брюсселе одновременно с предложением американскому послу покинуть Белоруссию. Европа предпочла от этой идейной ссоры дистанцироваться, оставив Вашингтон наедине с Минском. Она устала. Она больше ничем не может помочь.

Текст: Вадим Дубнов [2], обозреватель газеты «Газета»