Вспоминая СССР: как я поступала в МГИМО

Текст: Ольга Курникова [2]

Я поступала в МГИМО в СССР. И сейчас наверное многим любителям этой страны будет немного странно узнать, что для поступления нужно было собрать разрешения комсомольского совета школы, райкома комсомола и райкома партии, посетив поочередно все заседания указанных структур и ответив честно на все вопросы. И если кто-нибудь счёл бы тебя недостойным, то путь считался закрытым. Поэтому, все старались состоять. Я вот лично состояла в Школе комсомольского актива. Это типа Наших, только лицом попроще и почестнее чутка. Исправно выезжала в учебные лагера и школы. Участвовала в мероприятиях.

На одно такое мероприятие меня отправили, поскольку я знала кое-как английский язык, что в те годы было редкостью. И даже могла на нём изъясняться. Потому меня и записали на участие в дискуссии с представителями молодёжи английского рабочего класса, проводимой ЦК ВЛКСМ.

Нас привезли в большой зал с расставленными в нём круглыми столами. Перед встречей, как водится - инструктаж. Рассадили. За одним столом трое наших, трое англичан. По команде товарища в сером, начали дискуссию.

За нашим столом английский (кроме англичан, собственно) знала я одна. Ужас! Страшно, а что делать? Надо говорить. Надька пихнула меня в бок: "Спроси у них, они безработные?"

Я обвела взглядом сидевших напротив молодых ребят, и остановив взгляд на симпатичном парне слева, спросила:
- Are you unemployed?
По тому, как у него округлились глаза, я поняла, что он сильно удивился.
- Нет. Я студент. Я учусь... В университете... А почему вы думаете, что я безработный?
- Because... Because... (Я судорожно подбирала слова. Особист сказал, что мы будем общаться с бедными безработными английскими шахтёрами. Блин! А как по-английски "шахтёр"? Это слово в мой вокабуляр не входило.)
- Because you are a.... worker of mountain! ("Рабочий горы"! Круто я придумала. Ежу понятно. А то, что это шахтёр, он уж как-нибудь сообразит. Я удовоетворённо откинулась на стуле. Надька поддерживающе наступила мне на ногу под столом.)

Пока парень себе что-то пытался уразуметь, я начала его разглядывать с интересом. Симпатичный, с голубыми глазами и зачёсанными назад светлыми волосами. Высокий, открытый лоб и искорки умного юмора в глазах. Я удивлённо подумала, что что-то странновато выглядят английские безработные...
Тут до парня стало что-то доходить, но явно не то. Его глаза стали еще более удивлёнными, и он переспросил:
- A worker of mountain? You mean "a dwarf"?(гном)
Тут пришло время вылупить глаза мне. What? Парень улыбнулся и начал руками показывать колпак, маленький рост и нос картошкой. Мне немедленно сделалось смешно. И всем, сидевшим за столом, тоже. Каждая следующая попытка объясниться вызывала всё больший приступ веселья. На нас стали оглядываться другие столики, а что еще хуже, товарищ в сером костюме стал потихоньку передвигаться в нашем направлении. Я наклонилась вперёд, ребята напротив тоже, я прижала палец к губам. Они понимающе закивали. Мы старались делать серьёзные лица, как будто у нас настоящая политическая дискуссия, но выходило плохо. Очень уж молодо и смешно нам всем было.

Дискуссионный час закончислся, все встали, и начался традиционный обмен сувенирами. В этой суматохе тот парнишка и подошёл ко мне. И спросил мой адрес. Сказал, что хочет написать мне письмо. В моей голове тут же защёлкал счётный механизм совка. Но я подумала, что возможно, вернувшись домой после бесплодных поисков работы, его поддержит письмо из далёкой и такой счастливой страны USSR. И кивнула. Он протянул мне блокнот, куда я и записала свой московский адрес. Почему-то по-русски.)))

Нас упаковали в автобусы и развезли по домам. Собственно, это было бы и всё. Но месяцев через 7, весной, меня вдруг срочно вызвали в райком комсомола.

Приехала. Провели в кабинет. Там сидел товарищ в сером костюме со знакомым до боли рыбьим взглядом.
- Присаживайся, Оля. Ты ведь в МГИМО собралась поступать, если я не ошибаюсь?
- Да.
- А тут кое-какие обстоятельства вскрылись.
Говоря это, он поставил на стол картонную коробку и начал, как фокусник, доставать и выкладывать на стол странные предметы: большая серебряная кружка с червленым рисунком и крышкой; бархатная коробочка с колечком; красочный альбом с фотографиями и надписью London; розовый с серым шёлковый женский платок...

Я недоумённо смотрела на особиста. А он смотрел на меня. Потом открыл ящик стола и добавил веером к выложенному пачку писем. 12 штук. Я молчала. А червяк страха противно шевельнулся в груди. Сама не знаю, почему.

Разговор дальше был тягучий, нудный и тяжелый. Я честно не знала что сказать. В итоге, особист объяснил сам. Что парень, с которым мы общались на той встрече, оказался вовсе не трудовым безработным, а наоборот: чуждым нашей стране буржуазным представителем, хитростью затесавшимся в ряды английского пролетариата. И что я попалась на его уловки. И что он теперь даже пишет мне письма якобы о любви, желая на самом деле скомпрометировать советскую молодёжь в моём лице. (Особист потряс письмами.)

Я внутренне ахнула. Чем дело пахнет, было вполне ясно.
- И что мне теперь делать?
Товарищ вздохнул.
- Ну, наверное, не забывать, что ты комсомолка. И в случае, если подобные письма попадут к тебе каким-нибудь образом, принести их мне. Ну и... Написать четкий, недвусмысленный ответ. Вот, у меня есть образец текста.

Он дал бумагу с английским текстом, отпечатанную на печатной машинке. (Помню, я удивилась. Мне не приходило в голову, что бывают английские печатные машинки.))))

Послушно переписала текст от руки. Не поняла ничего. Помню только, что узнала, что парня зовут Джереми. И ещё запомнила выражение "your boring letters". Дома посмотрела в словаре: "...Ваши надоедливые письма".
- Всё? - я посмотрела на особиста.
- Да, молодец.

Я встала, чтобы уходить. А он, то ли от моего убитого вида, то ли за хорошую работу, но почему-то взял со стола розовый платок и протянул его мне. Я взяла. Попрощалась. И вышла.

Никогда этот платок не надевала. Да и смотреть избегала всегда почему-то. Но хранила. Вместе с детскими метриками, пуповиной дочки и крестильными рубашками моих детей. Вчера вот достала. Впервые за эти годы.

Потому что не хочу, чтобы кто-то решал за моих детей, с кем им жить, есть, спать и кого любить.