Спецоперация против мифа

Внезапно вспыхнувшее желание властей придушить РАН — это такой спор, в котором трудно принять чью-то сторону. Да еще и сами его участники — академическое начальство из трусости, а правительственные технократы по политической своей темноте — пытаются преуменьшить масштабы происходящего и опошлить ведущуюся ими битву.

Разумеется, это не реформа, а спецоперация, унижающая каждого, кто стал объектом циничных и неадекватных начальственных манипуляций. Но спецоперация — стандартный управленческий прием путинской эпохи. В этом нет ни крупицы новизны. И уж, конечно, ничто не мешает назвать передачу имущества РАН некоему правительственному агентству «рейдерским захватом». Но ведь и это норма нашей жизни. Причем давняя. А какими еще способами создавались великие наши холдинги наподобие «Ростеха», Объединенной судостроительной компании и многих прочих? Держатели объединяемых активов, может быть, тогда и шептали себе в усы какие-то нехорошие слова, однако на публике вели себя бодро и кремлевских приказов оспаривать не дерзали.Почему академики воображают, что статус защищает их надежнее, чем всех прочих, в разное время подвергнутых вмонтированию в вертикаль? И почему им при этом хватает смелости объявить, что для их структуры должно быть сделано исключение, но не хватает ее, чтобы заклеймить подлинных авторов «реформы»?Ведь шельмуемые ими Ливанов, Голодец и Медведев — всего только передовой отряд. Да, именно их послали пробивать этот план. По полному отсутствию у них политической квалификации этот план искренне воспринимается ими как удачная акция. Но реальная коалиция сторонников разгрома академии наук, конечно, шире, сильнее и богаче мотивами. И уж, наверно, благословлена лидером нации. В самой технологии этого мероприятия видны, как говорится, когти льва.

Глупо отрицать и наличие здравого смысла в доводах чиновных агитаторов, доказывающих необходимость срочных перемен. По крайней мере у некоторых из них. Министр Ливанов в светлые свои минуты выступает не как бюрократ, а как технократ. А если смотреть под технократическим углом зрения, то от руководящей машины РАН пользы и в самом деле никакой. Низовые структуры академии к единому знаменателю не подвести, они слишком разные. Но эффективность находящегося над ними сообщества престарелых академических бюрократов, профессиональные заслуги которых остались в прошлом, действительно близка к нулю.

Если оставаться в плоскости доводов, которыми обмениваются противостоящие стороны, то перед нами обычная для нашей эпохи схватка сильного и слабого с неизбежной, быстрой и полной победой первого над вторым. Очередной спор сходных по духу, но не сравнимых по силе хозяйствующих субъектов, не претендующий на подлинный общественный резонанс. Банальное нападение деспотизма, или, выразимся вежливее, абсолютизма, на случайно уцелевшее в его краях феодальное владение.Но в том-то и дело, что конфликт не так прост, как его изображают зачинатели и даже его жертвы. Академия наук — не только обычный для нашего климата феодализированный хозяйствующий субъект. Она еще и часть национального мифа. Не так важно, как она этого добилась — трехсотлетней своей славной историей, заслугами перед страной или как-то иначе. Тут важен сам факт.А с мифами не шутят. Путин без проблем мог передать Китаю острова на Амуре и несколько лет назад именно так и поступил. Эти острова не были вписаны в миф. А вот передать Японии Курилы он не может и никогда не сможет, потому что они вписаны. РАН в народной картине мира, возможно, значит и меньше, чем Хабомаи и Шикотан, но тоже в ней присутствует. Поэтому чья угодно атака против РАН — езда в незнаемое.

В 529 году византийский император Юстиниан ликвидировал платоновскую академию в Афинах, существовавшую на тот момент уже девять веков. Операция прошла легко и безболезненно, ведь эта академия воспринималась как реликт язычества, к тому времени почти изжитого. Но у нас ностальгия по советской державе вовсе не изжита, а РАН — неотъемлемая составная часть этого ностальгического комплекса. Юным аспирантом, в самом конце советского застоя, я еще успел увидеть московскую академию наук во всей ее тогдашней мощи, энергии и обаянии. Такое не забыть. Где они сейчас, эти люди? Упадок был стремительным и особенно болезненным из-за памяти о вчерашнем процветании.

Как министерство науки, с множеством институтов, разнообразным имуществом и огромным управленческим аппаратом, академия сложилась при большевиках. Относясь к ученым без всякой любви, но с некоторым суеверным почтением, они использовали их для строительства великой военной державы. Ученые оправдали их доверие, и система гостеприимно открылась для них. Даже при Сталине статус академика давал некоторую автономию. Академия наук иногда позволяла себе заупрямиться и не принять в свои члены тех, кого проталкивали власти. И очень неохотно исключала опальных из своих рядов, хотя, вопреки распространенному мифу, изредка это все-таки делала.

В 50-х — начале 60-х именно в академии и наперекор окрикам из Кремля стали возрождаться генетические исследования. После очередного скандала с неприемом в академики какого-то лысенковского протеже Хрущев летом 1964-го надумал ее упразднить: «…Для политического руководства, я считаю, у нас достаточно нашей партии и Центрального Комитета, а если академия наук будет вмешиваться, мы разгоним к чёртовой матери академию наук, потому что Академия наук, если так говорить, нам не нужна…»

Номенклатура думала тогда совершенно иначе, и, когда осенью того же года Хрущева увольняли в отставку, его планы разогнать академию наук были одним из главных пунктов обвинения. Именно тогда, в последние десятилетия советской власти, статус академика, соединявший в себе почет и невиданную по тогдашним меркам независимость, был подтвержден и по-настоящему оценен в верхах. Академия стала невероятно притягательна для топ-менеджеров ведомств и капитанов ВПК, массами искавших в ее членстве гарантий для себя. Для советского режима это был финальный этап существования, но для сообщества академиков — золотой век и пик могущества.

В постсоветскую эру навыки академических исследователей и научных менеджеров стали властям не нужны, а когда их интерес к отдельно взятым разработкам начал помаленьку возрождаться, они стали искать и находить исполнителей вне руководящего аппарата РАН. Академия старела физически и морально и все больше выглядела легкой добычей. От общественных споров она осмотрительно держалась в стороне. Даже расцвет поощряемого сверху лженаучного шарлатанства встретил с ее стороны лишь робкий и уклончивый отпор. А уж от дискуссий о наступлении клерикализма академическое большинство вообще шарахалось как черт от ладана. Трусость и угодливость ее руководителей, неубедительно маскируемая гневными речами об упадке науки, ничуть не спасала от разгромного набега, а, наоборот, приближала его час. Этот час пробил, хотя его участники и не очень понимают, во что ввязались.

Сила академиков, бьющихся сегодня за аппаратные должности и контроль над имуществом, не в научных умениях, которые у большинства из них остались в прошлом, нередко очень далеком. Сегодня это не столько ученые, сколько феодалы, озабоченные сохранностью своих владений. Но все же не просто феодалы от бизнеса, которых у нас давно душат с легкостью, а феодалы от просвещения. На них лежит отблеск былой академической славы и былого престижа.Если бы большинство из полутысячи действительных членов РАН вспомнили о таком феодальном понятии, как личная честь, и публично объявили бы, что отказываются войти в новообразованную академию, то «реформу», скорее всего, сразу отменили бы. А если бы даже и нет, то преподанный обществу урок достоинства и самоуважения поднял бы его моральный уровень и навсегда стал благим примером.Но академический актив, судя по всему, нацелен сейчас вовсе не на борьбу за спасение научных структур и даже не на исполненный достоинства уход, а только на то, чтобы выторговать что-нибудь для себя, сохранить хотя бы часть прежних благ.

Что же до чиновных реформаторов из правительства и Кремля, то, независимо от личных мечтаний некоторых из них, альтернатива, которую они проталкивают, — это просто свержение пожилых бюрократов с устарелым научным багажом и заполнение освобожденных мест бюрократами помоложе и без научного багажа вообще. От организации науки в передовых странах «новая» система так же далека, как и старая.

Поощрение самостоятельности успешно работающих исследовательских команд, а равно и прозрачность, объективность и конкурсность доступа к финансированию — это пустые посулы, опровергаемые всей практикой наших властей, включая и их претендующее на передовитость технократическое крыло. Которое способно продуцировать лишь дорогостоящие фикции вроде «Сколково» или шедевры бюрократизации наподобие СПбГУ, обретшего свой нынешний, суперцентрализованный облик под руководством ректора Кропачева, друга и единомышленника премьера Медведева.

Эта схватка архаичного и корыстного, но относительно просвещенного феодализма с потерявшим чувство реальности абсолютизмом, безо всяких оснований претендующим на просвещенность, интересна не тем, кто из них кого победит. В нынешнем своем виде обе противоборствующие коалиции мало что могут дать обществу. Куда важнее политический и моральный резонанс этого дела. Потому что оно крупнее своих участников, которые разыгрывают свою скромную склоку на фоне не увядших еще воспоминаний о временах, когда наша наука была огромной и мощной.