Зло по приколу

Текст: Вадим Дубнов

Банальность зла, оказывается, эволюционирует в его приколизацию. По мере превращения фатального зла в нестрашное, в котором можно научиться жить, в котором уже никто не запрещает смеяться, оно с неизбежностью становится приколом. Власть, которая не боится быть смешной и прикольной, возможно, на сегодня высшая точка ее развития.

Власть, которую не выбирают, бывает страшна, но чаще она смешна — и это так же естественно. Страшная власть сажает иногда даже своих министров и, как правило, угрожает миру. Смешная власть миру не угрожает, она может себе позволить быть анекдотом. Как и страшную, ее не выбирают. Но и она, будучи смешной, тоже порой сажает, иногда убивает, хотя, конечно, не в тех масштабах, что страшная.

Видимо, если посвятить исследованию жизнь, можно даже вычислить искомое число сажаемых и убитых на душу населения, после достижения которого власть уже страшная, а до него еще смешная.

Отец народов смешным не был. Лучший в воспоминаниях россиян правитель их памяти Брежнев был героем анекдотов. Лукашенко, который не сажает тех, кто над ним смеется, но у которого таинственно и бесследно исчезают люди, смешной. Грань, короче, трудноуловима.

С другой стороны, власть, которая уже рискует проиграть выборы, но еще привыкла к тому, что она от бога, тоже веселит народ. Этот народ может забыть Ельцину чеченскую войну, но никогда не забудет репетиции оркестра в Германии. Но в этом комизме та власть еще только искала себя, как и во всем остальном, что стало сутью страны в нулевых. Новая власть как-то довольно быстро оставила не у дел записных политических юмористов. Ни один из них никогда бы не додумался высочайше освящать меч Ильи Муромца или петь оды во славу выхухоли. Лужков писал прозу, но прикол уже стал банальностью. Может быть, потому что Лужков со всей своей экстравагантностью все-таки был отдельно, а проза — отдельно. А вот веселое и благодушное «влепить двушечку» стало оформлением новой гармонии прикола и недоброго стиля власти.

Банализация зла Ханны Арендт, оказывается, эволюционирует в его приколизацию. По мере превращения зла фатального в зло нестрашное, в котором можно научиться жить, в котором уже никто не запрещает смеяться, это зло с неизбежностью превращается в прикол.

И власть быстро осваивает этот стиль. Приколом становится все. С той же легкой улыбкою, с которой президент вспоминает шутки своего детства, он отвечает на любые вопросы, будь то дороги или «иностранные агенты». С дорогами ничего не поделаешь, а про «иностранных агентов» раньше нас такой закон приняли в Америке.

Прикол – это не когда власть отвечает на серьезный вопрос, будто она не власть, а Евгений Петросян. Прикол – это когда аудитория другого от власти и не ждет.

Прикол каждый день. Ну разве не прикол – обнаружить, что в олимпийском строительстве у нас не все так честны, как мы думали? Или когда в Москве ежегодно и не обращая внимания на народные стоны рушат плохой асфальт и вместо него кладут, как сказала бы Света из Иваново, еще более худший. Это она и есть, приколизация, поскольку власть и не пытается, кажется, сделать непонимающее лицо при виде народных ухмылок. Ей самой, кажется, смешно, как у нее все это лихо выходит. И все сходится в гармоническое равновесие, потому что кому расскажешь этот анекдот, если его знают все? Это и есть суть власти, которая этим анекдотом совершенно не боится выглядеть. Прикол – это когда власть знает, что все у нее шито белыми нитками, и она сама первая готова над этим посмеяться. И это уже становится неотделимым от реальной политической сути, как УДО Алехиной от «двушечки», которая уже стала фольклором.

Когда-нибудь специалисты по какой-нибудь эстетической истории будут спорить: сознательно ли власть вычислила этот стиль, нащупала его случайно или просто не могла не нащупать?

Перед этими архивистами на сегодняшний день у нас есть одно несомненное преимущество: мы знаем то, насчет чего они могут питать иллюзии. Мы в курсе, что иммануилов кантов в наших горних политических высях большой дефицит. Оказываются они там чем дальше, тем более случайно, а в последнее время норовят спуститься на землю. По этой причине вряд ли наш политикум мог эту модель изобрести. Но именно эта интеллектуальная невыпуклость сделала модель приколизации исторически предопределенной.

Они, готовые на любой ветви власти стать любым анекдотом, были востребованы. Вдохновенное творчество парламентских масс создало новую реальность, в которой прикол ежедневно обретает силу закона, жизнь этого закона в реальности стала приколом сама по себе, благодаря чему не стала тем, чем на самом деле является, – страшным сном наяву.

Есть, конечно, очень сильное подозрение, что политическая прикольность была однажды востребована точно, иначе не появилось бы у нас тандема с местоблюстителем, позднее премьером, с каждым днем все более прикольного. Будто так стране уходящим на четыре года президентом и было сказано: выйду отдохну, а вы тут без меня тоже не заскучаете. И скучать действительно не приходилось и не приходится по сей день. История с летним временем – новый символ гармонии прикольного слова и дела.

Приколизация – это совершенно новая и особая форма отношения ко злу. Банализации подвергается чудовищное, вечно готовое к какой-нибудь очередной реинкарнации, но – прошлое. Приколизация – способ смеяться над настоящим так, будто оно и есть ставшее банальным прошлое. Над приколами сегодняшнего дня принято смеяться как над анекдотами про Сталина и Гитлера.

Приколизация – еще один способ мимикрии зла. Но поскольку, в отличие от банализации, все происходит здесь и, главное, сейчас, она становится одним из главных и определяющих правил игры.

Это и есть почва для согласия между властью и обществом: все согласны, что анекдот скверный, и общество возражает ему, лишь желчно улыбаясь или даже крутя пальцем у виска. Поскольку зло прикольно, больше ничего и не остается.

А тех, кто к своей оппозиционности относится серьезно, власть таким образом тоже выталкивает на поле прикольного перформанса. Не только у нас. Тинейджеры из белорусской оппозиции сменили площадной протест на веселые флешмобы. Власть не оценила, привычно отправив всех окружающих, включая случайно оказавшихся молодых мам с детьми, в воронки, что тоже немедленно стало приколом. Можно как угодно оценивать идейное содержание концерта Pussy Riot в ХХС, но это не никак культурологическая польская «оранжевая альтернатива». Это все тот же перформанс в жанре прикола, и, кстати, выдержанный в этом же жанре лозунг на Болотной «Богородица, тебя же просили!» поднимает протест к редким эстетическим высотам.

Однако и с этими успехами бонусы все равно достаются власти. Тем более что все серьезные оппозиционеры все равно вызывают чувство утомления даже у самых несгибаемых оппонентов власти. Власть, которая не боится быть смешной и прикольной, — возможно, на сегодняшний момент это и есть высшая точка ее эволюции.