Моцарта в России так никто не ставил

Текст: Майя Крылова

В преддверии гастролей Пермского театра оперы и балета на фестивале «Золотая маска» музыкальный руководитель театра, дирижер Теодор Курентзис о культурной ситуации в Перми, смысле аутентичной музыки, о своем понимании «режиссер­ской» оперы и дирижерского искусства.

— Какова сегодня культурная обстановка в Перми? В смысле внимания новых краевых властей к оперному театру, к вашим многочисленным и амбициозным проектам?
— Есть полная поддержка администрации края и признание нашего труда. Есть понимание, что мы сейчас ведущий по качеству российский театр. Это не мой субъективный взгляд, а объективно выдающееся качество исполнения, которое отмечают и в России, и в Европе. Так что вопрос о том, стоит ли поддерживать проекты оперного театра, не стоит вообще. Это символ города, его визитная карточка. Деятельность театра никогда не относили к так называемой культурной революции в Перми. У нас другой фундамент. Движение Марата Гельмана и его союзников было более культурно рискованным. За нами же — богатая балетная традиция и хорошие оперные перспективы.

— Но премьеру пермского эксклюзива — современной оперы «Носферату» — отменили. Почему?
— Это связано с финансами. Общее финансирование постановок у нас очень маленькое. Привлекаем спонсоров. Но проект «Носферату» вышел за все рамки, не хватило и спонсорских денег, которые у нас были. Чтобы не допустить денежного дефицита, мы отложили спектакль на следующий год. К тому времени, надеюсь, найдем больше спонсоров. Зато мы осуществили другой важнейший проект. В январе компания Sony записала в Перми вторую из трех опер нашего цикла «Оперы Моцарта — да Понте в Перми». Таким образом, уже записаны две оперы (и внеочередная запись — концертной программы «Рамо-Гала»), на очереди — «Дон Жуан». В сентябре трилогия должна выйти на дисках, которые будут продаваться практически по всему миру.

— Расскажите о пермских музыкальных спектаклях, которые Москва увидит на «Золотой маске».
— Мы покажем оперу Моцарта «Так поступают все женщины» с прекрасным составом: Симона Кермес, Марея Форсстрем, Симоне Альбергин. Будут петь и прекрасная Анна Касьян, Гарри Агаджанян и Станислав Леонтьев, номинированные на «Маску». Дирижировать будет Курентзис, который тоже номинирован. Это спектакль высокого уровня, не только для Москвы, и первый в Перми опыт аутентичной постановки с использованием исторических музыкальных инструментов, благодаря которым оркестр звучит, как во времена Моцарта. Костюмы сшиты по лекалам XVIII века. Все как было тогда. Моцарта в России так никто не ставил.

Привезем на «Маску» и шедевр в хореографии Иржи Килиана на музыку Стравинского — балет «Свадебка». Я давно мечтал поставить этот балет в России, наконец моя мечта исполнилась. Наша труппа прекрасно освоила язык Килиана, при этом танцуя с русской эмоциональностью. Это большая победа для нас, думаю, балет высоко оценят и в Европе.

Балет Алексея Мирошниченко «Шут» (часть хореографической программы под названием «В сторону Дягилева») мы показываем в оригинальных декорациях Михаила Ларионова — художника дягилевской балетной труппы.

Привезем современную оперу Medeamaterial. Это премьера оперы Паскаля Дюcапена в России и, можно сказать, сценическая премьера на российской сцене произведения французского поставангарда. Поет Надежда Кучер, у которой огромный талант и абсолютный слух. Как она интонирует все эти невероятно сложные вещи в «Медее» режиссера Филиппа Григорьяна! Такую сложную музыку играть и петь очень сложно, немногие хоры могут справиться, но у нас это получается, и я очень рад.

— Такое количество номинаций на национальную премию... Что это значит для театра?
— Это рекорд, которого раньше не было в городе. Показатель качества, причем очень важный.

— Идея объявить Пермь культурной столицей Европы в 2016 году, лелеемая прежними краевыми властями, кажется, похоронена. С идеей открытия — с вашей подачи — Пермской консерватории то же самое?
— Надеюсь, что нет. Цивилизованные города должны иметь консерваторию. Это насущная необходимость. Тем более в городе, в котором есть оперный театр. В Перми сейчас живут и работают выдающиеся музыканты мирового уровня, и жалко не пользоваться таким арсеналом профессионалов, чтобы подготовить следующее поколение музыкантов, которых не обязательно привозить из Москвы или из-за границы. Почему талантливые пермские дети не могут получить музыкальное образование дома, вместо того чтобы уезжать и пополнять оркестры других регионов и стран?

АУТЕНТИЧНОЕ ЗВУЧАНИЕ
— Грядет год юбилеев Верди и Вагнера. Как будете их отмечать?
— Юбилей Верди я, кажется, и так отмечаю каждый месяц — очень много дирижирую его произведениями. Надеюсь, что и в Перми нам удастся исполнить что-то вагнеровское, но пока только в концертном исполнении. В нашем театре маленькая оркестровая яма. Туда огромный вагнеровский оркестр не поместишь. У нас планируется много других проектов международного значения. Перселл — его «Королева индейцев», которая никогда не шла в России. Это ко-продукция Пермского театра и Королевского театра в Мадриде. Постановка Питера Селларса. После премьеры в Перми я, солисты и оркестр отправимся в Испанию. А в ноябре планируется премьера «Весны священной» Стравинского — без танца. «Весну» поставит режиссер Ромео Кастелуччи.

— Вы говорили, что задаете вопросы себе и публике: «Может ли современная музыка заинтересовать зрителя? Может ли музыка старинная быть актуальной?» Каковы на сегодняшний день ваши ответы?
— Мне кажется, что с течением времени музыка становится еще более актуальной: чем старше классическая музыка, тем она более востребованна. Люди сегодня жаждут ее слушать. Они получают такую энергию, которую никогда не получат от того же Вагнера. Мои самые большие успехи в карьере связаны со старинной музыкой. Современная музыка, если ее правильно, одухотворенно исполнять, видеть значение в нотах, тоже проникает в души. Перед премьерой Medeamaterial мы боялись: поймут или не поймут? Но был такой колоссальный успех и восторг публики, которого даже не ожидали.

— Вы достаточно резко высказывались о коллегах, которые «Моцарта играют, как русские романсы». Объясните, в чем важность аутентичного звучания?
— У Моцарта есть особая утонченность. Все музыкальные линии его партитур должны быть прозрачными. И каждая линия несет индивидуальный художественный замысел. Когда музыканты просто играют одну ноту после другой, без понимания, без правильной артикуляции, без нужного «произношения», получается вульгарная музыка, не имеющая отношения к первоисточнику. К сожалению, многие играют Моцарта слишком гипертрофированным звуком, и пропадает изначальная музыкальная драматургия. Как если бы в драме актеры все время орали, независимо от характера и текста пьесы, ее эмоционального посыла. Аутентичность — это максимальное внимание, максимальный анализ всех голосов партитуры, их сочетание, ведение, чтобы музыка расцвела. Это главное в аутентичности, а не просто играть на исторических инструментах. Но, конечно, они помогают, давая правильную артикуляцию.

— Ваши слова о публике: «Пусть терпеливо привыкают к тому, что сначала может показаться невкусным». Как можно зрителя заставить (или научить) «терпеливо привыкать» к непонятному искусству?
— Все снова упирается в качество. В Перми я не ожидал, что у нас будет такой успех. На концерты MusicAeterna и мои личные концерты невозможно попасть, если не позаботиться о билетах заранее. То, что желающих слишком много, даже является проблемой. Концерт идет три часа, и никого это не смущает; люди готовы сидеть в зале до утра. Это здорово. Люди ценят то, что мы делаем в городе, и мы посвящаем им свое творчество.

ВЕЧНЫЕ СМЫСЛЫ
— Продолжится ли ваше сотрудничест­во с Большим театром? Во всяком случае, музыкальный руководитель театра Василий Синайский в недавнем интервью сказал: «Подумываем о варианте из Мадрида, где «Иоланта» шла в один вечер с оперой «Персефона».
— В Большом театре у меня были очень хорошие результаты работы. Опера «Воццек» имела большой успех среди знатоков. Шикарным опытом стал и «Дон Жуан». Музыканты-волонтеры, те, кто хотел играть на аутентичных инструментах (а это были далеко не все), в итоге дали просто классный результат. Много прекрасного связывает меня с Большим театром. Но моя занятость пока не позволяет строить новые планы. «Персефона» и «Иоланта» — да, это моя постановка в Испании. Там особенная концепция. Сначала я делал интерпретацию музыки, а потом уже режиссер Селларс предлагал свое решение. С «Персефоной» много сценических сложностей: там хор должен танцевать, и участвуют молодые камбоджийские танцовщики, исполняющие национальные танцы, которые были запрещены во времена геноцида Пол Пота. Пока точно известно, что «Иоланту» и «Персефону» я сделаю на фестивале в Экс-ан-Провансе во Франции. Если спектакль пойдет в Большом театре, буду только рад.

— Ваша работа с Дмитрием Черняковым и Питером Селларсом говорит о том, что вы положительно относитесь к так называемой режиссерской опере. Но многие ваши коллеги-дирижеры думают иначе. Они говорят, что это варварство по отношению к замыслу композиторов.
— Не согласен. Если режиссер творчески сильная личность, он видит в опере вечные смыслы. Конечно, бывают постановки, когда опера хромает. В мире немного достойных режиссеров. Остальные хотят эпатажа. Внутри у них пусто. Но Селларс и Черняков — совсем другая категория. Они останутся в истории режиссерского оперного театра как ведущие мастера своего времени.

Оперный спектакль должен говорить о нас, он не должен быть музейным экспонатом. Опера — символ, который должен затронуть глубину нашего мироздания. А наивное искусство, когда в «Аиде» наши современники надевают нужные костюмы и воображают, что они в древнем Египте… Оперная музыка намного богаче таких представлений.

— Цитата из вашего интервью: «Я из тех людей, которые стремятся тотально изменить дирижерское искусство». В какую сторону? И когда вас называют «дирижером-провокатором», это для вас звучит как комплимент?
— Я не жажду провоцировать. Я хочу, чтобы исполнители не прятали себя настоящего. Хочу сказать, что люди, находясь в обществе, теряют искренность. То же самое — когда дирижер идет в оркестр на концерт, он может вести себя не так искренне, как хотелось бы. Если в исполнении не будет тотального экстаза, тотального погружения, то со стороны музыка будет восприниматься как формальность. И мы с оркестром относимся к музыке так, чтобы была глубина, страстность и искренность, чтобы вылечить себя и других людей от формализма.

— Ваша крайне экспрессивная, почти танцевальная манера дирижировать — это нечто бессознательное или театрализованное?
— Это не бессознательное, это скорее подсознательное. Я двигаюсь за пультом не потому, что мне это нравится. Если бы музыканты могли играть музыку так, как нужно, без моих движений, я бы не стал этого делать. Движение дает мне ощущение звука, переживание звуков музыки.

ПРОЕКТЫ
— Исполнить Моцарта в Бутырской тюрьме — вы еще не оставили эту идею?
— Нет. Наш хор уже пел в женской колонии. И самая большая награда, которую мы там получили, это то, что заключенные просто плакали. Наши ребята играли и в больницах. Это самое главное в нашей деятельности.

— Вы сыграли роль Льва Ландау в кино. Каковы сегодня ваши воспоминания об этом проекте? Не хочется ли повторить опыт киноактера? А может быть, сыграть в драматическом театре?
— Я не играл Ландау. Я играл Дау. Фильм Хржановского — это такой ковчег, где собраны редкие животные, занесенные в Красную Книгу. Дау — не человек, он ангел. И картина показывает, что случится с человечеством, когда в мире убьют всех ангелов. На съемках собралась невероятная команда. Из работы все вышли обогащенными. Мы с Черняковым, когда встречаемся, всегда вспоминаем съемки и как мы по ним скучаем. В принципе я не актер и в этом фильме частично играл самого себя, поэтому было интересно. Но не думаю, что буду что-то еще делать в этой области.

— «Успех для меня — это если кто-то после моего концерта пойдет домой и посмотрит на свою жену другими глазами». Неужели так бывает? Вам известны подобные случаи?
— Или просит прощения, или признается в любви, да. Подтверждаю.