Разговор об американском паспорте

(Обрывок разговора. Приводится тут в память передачи «К барьеру!» Изложенная ниже ситуация вполне могла бы быть там разыграна. Разговор реальный, происходил за ужином в одном из московских ресторанов недалеко от Старой площади.)

…– Какая разница – какой у человека паспорт? Это не более чем бумажка.
– Ой ли? Почему бы тогда тебе не взять паспорт Зимбабве? Если это действительно так?
– Вот только не надо передергивать. Интересны мысли и поступки человека. И его внутренняя сущность. А не гражданство.
– Никак нет. Паспорт и гражданство заметно влияют на сказанное. На его смысл. Не говоря уж об оттенках. И юморе.
– Это весьма первобытный взгляд.
– Ну, уж не знаю какой. И тем не менее. Вот представим себе советское время. Два человека выходят на Красную площадь и орут: «Брежнев – дурак! Даешь свободу слова! Где колбаса?!» Их винтят. У одного американский паспорт. У другого советский. Они уезжают с Красной площади в разных направлениях, на разных транспортных средствах.
– Пример неудачный. Мы ведь говорили не про советское время. А про наше. Убийца ведь не спрашивал у нее паспорт. Он просто убил ее.
– Ты, значит, думаешь, что он убил, не принимая в расчет ее гражданство?
– Конечно.
– Довольно наивный взгляд.
– Никто никого не убивает просто из-за паспорта.
– Но паспорт окрашивает сказанное в совершенно определенные краски. Представим себе, что мы сейчас с тобой нажремся и начнем крушить зеркала. Как в «Бриллиантовой руке». Одного из нас заберут в участок со всеми вытекающими, и он будет иметь бледный вид. А другой потребует в камеру адвоката и сотрудника своего посольства.
– Ну, это детали. Подумаешь, зеркало! Свобода слова – это другое. Когда в стране нет свободы слова и журналистов убивают, чего ж говорить.
– Убивают не всех журналистов.
– И что же, убивают только тех, у кого американский паспорт?
– Не только. Ну, давай приведу еще пример. Того, как паспорт окрашивает сказанное. И во что. Вот мы читаем некий текст о Карабахе. По твоей логике, для восприятия этого текста совершенно не важно, какой у автора паспорт: армянский или азербайджанский?
– Не важно.
– Ты лукавишь. Именно паспорт тут и важен. И он решительно повлияет на все. Или представь себе, что у меня, например, украинский паспорт. И я пишу в московской газете текст про выборы в Киеве. И про паспорт молчу. Что тогда выходит?
– Ты опять передергиваешь. Она писала не про Украину, а про Чечню.
–…и когда человек пишет про Чечню, наезжая на русского президента и на русскую армию, то, конечно, совершенно не важно, что автор – гражданин США, так?
– Именно так.
– Ух ты, я потрясен неискренностью твоих слов.
– Я говорю, что думаю.
– Не верю.
– Ну причем тут паспорт?
– А вот очень просто объяснить, причем. Вот, где подпись, там к имени и фамилии стоило только добавить два слова – «гражданка США» – и сразу текст начинает смотреться иначе.
– Почему же иначе?
– Потому что вместо «справедливого гнева» убийца, или там заказчик, будет испытывать разве только недоумение: странно, отчего она, с «их» паспортом, критикует нашего президента? Пусть пишет, что Буш – не тот человек, пусть обличает его кровавый режим. Если ей не нравится война, то пусть она обличает ту войну, которую ведет Америка. Ее страна! Пусть отстаивает права иракцев! Зачем ей Чернокозово, когда есть Абу-Грейб? И все это пусть она печатает в американских газетах, а не в русских…
– Это потому, что у России свой путь?
– Не знаю, свой или нет, но ты, может, читал Пушкина. Он писал, что-де сам я могу ругать свою страну, как хочу, а иностранец пусть помолчит.
– Но у нее был и русский паспорт тоже. Она не иностранка.
– Ну, не знаю, как бы ты Пушкину объяснил насчет двойного гражданства. Двойное – тоже интересно… Двойное: и нашим, и вашим. Ну, так и подписывать – «обладательница двойного гражданства».
– И вовсе незачем.
– А чего тут стыдиться?
– Ты же сам не подписываешься – гражданин такой-то страны.
– Исключительно потому, что у меня гражданство одно и я его не скрываю. Это как-то само собой.
– Но американский паспорт не спас ее от пули, если ты про безопасность.
– Вот именно. Он ее под пулю подставил.
– Это как?
– А так, что люди – некоторые – со звериной серьезностью относились к ее текстам. Они видели ситуацию так, будто это еще один бой в ходе гражданской войны. А на гражданской все злее, чем на простой войне. Вообще, со своими, которые перешли на другую сторону, расправляются жестче, чем с заведомо чужими. Вон, немецких солдат после второй мировой отпустили домой, всех, кто выжил, кажется, к 1949 году окончательно – не то, что своих, которые были за ту сторону…
– Ты просто дремучий темный человек. Ты националист. Что ты хочешь сказать этим своим неуместным сравнением со второй мировой?
– То что, если б она не забывала про второе гражданство, ее никто бы не убил.
– Да ну?
– Именно так. Те, кто скрипел зубами, читая ее статьи, просто пожимали бы плечами. Ну что, опять американцы «клевещут», а чего еще от них ждать? И вот когда они узнали, что она американка – думаю, они волосы на себе рвали с досады. Потому что они, оказывается, зря ее убили – и по их логике, думаю, тоже! Вот что ее убило: молчание о паспорте. А ты говоришь – не важно, какой паспорт…
– А откуда ты знаешь, что у нее был американский паспорт?
– Так ее главный редактор сказал об этом в СМИ, в каком-то интервью. И, точно так же как ты, спросил риторически: «А какое это имеет значение?» А что теперь сказать, когда ее давно убили?
– С тобой невозможно разговаривать. Я не желаю дальше спорить.
– А мы и не спорим. Мы просто обменялись мнениями. И каждый насладился своей правотой и неправотой собеседника. И до драки не дошло. Это признаки идеальной дискуссии!
– Да пошел ты…
– Я и говорю, славно подискутировали.

Официантка:
– Кофе будете?
– Да. Мне двойной эспрессо.
– А мне, пожалуйста, американо.

Через три дня спорщики остыли, но осадок остался… Недели через две не было уже и осадка. Ну, вот и хорошо. Я-то до последнего думал, что они подерутся.