Дембельский альбом как зеркало России

Очень своевременная книга вышла этой осенью. Называется «Кирза». В ней содержатся в концентрированном виде ответы на некоторые важные вопросы современности. Типа как жить дальше, как приспособиться к тому, что происходит, и чего ждать. Написал некий талантливый автор, забыл фамилию. Честно. Ну кому надо, найдет в интернете. Парень сейчас, кстати, в Китае работает переводчиком. Молодец! Книжку уже хвалили за то, что она очень точно отражает реалии армейской жизни в мирное время.

Тут глянем на ситуацию в развитии. Лет 100 назад, когда солдатиков ставили на постой к мирному населению, бойцы от скуки – в перерыве то ли между войнами, то ли между боями – грабили местных. Ну и как-то решали вопрос с сексом. Маркитантки там, пейзанки, кухарки, гризетки, падшие девицы…

После перешли к другой схеме: солдатиков загнали в огороженное пространство и бросили на произвол судьбы. Им туда закидывают еду и одежу, а как они ее там делят – плевать, сами разберутся. Насчет секса: в книге есть красивый момент, когда старослужащий начинает мучить новобранца – и, слегка помучив, обнаруживает у себя мощную эрекцию. Далее он выражает намерение засунуть провинившемуся товарищу, которого он уже поставил в позу, в анус… пока что автоматный патрон. Но бывшие при этом сослуживцы прервали экзекуцию и разрешили молодому бойцу встать с колен (!). А что там дальше было, какие действия предпринял после эрегированный военный – разве уследишь?

Наверно, приблизительно за эту правдивость служившие хвалят книжку.

Мне там понравилось другое. Это просто замечательное описание русских нравов и понятий!

«…Криницына и Ситникова заставили подбирать масло с пола. Сбросили его с тарелок и заставили поднять и на глазах съесть. Криня поднял, а Сито отказался. Его отволокли в мойку и отбили ему там все внутренности раздаточными черпаками. Но отстали после этого надолго».

«…Патрушеву старые «мандавохи» навалили целую гору масла – паек двадцать. И руками, без хлеба, приказали всё съесть. Как всегда, на время. Патрушева вырвало прямо на стол. Тряпку ему взять не разрешили, и он вытирал всё собственной майкой».

«Излюбленный приём Соломона – поставить по стойке смирно и с разбега, как по футбольному мячу, заехать сапогом по голени. «Не дай божэ» попытаешься отскочить. Голени у нас распухли так, что не пролазили в голенища».

«В казарме процветает воровство. Тащат друг у друга всё, что плохо лежит. Хлястики с шинелей, значки с кителей, кокарды с шапок снимают. Шарят по тумбочкам. Пропадают часы, конверты, тетради, ручки. Деньги, сигареты по ночам из карманов вытаскивают. Из каптёрки целиком портфели и вещмешки исчезают. Каптёрщик лишь разводит руками. Несколько раз его били, но вора так и не нашли. Дежурному по роте завели особый журнал. В нём ведётся опись сданных на ночное время денег и вещей. Желающие подходят перед отбоем и дежурный принимает на хранение», – это про Сочи, Кремлю приходится на самом высоком уровне заявлять, что на олимпийских объектах ну никак нельзя воровать. Нигде, конечно, нельзя, но в Сочи просто совершенно нельзя.

И в продолжение темы, об определенной сноровке: «Спирт раздобыли так. Ночью, разумеется, с ведома одного из фельдшеров, влезли в кабинет Рычко. Спирт начмед держал в сейфе, перелитый уже из канистр в стеклянные ёмкости. Вскрывать сейф не стали. Просто свалили сейф на тщательно вымытый пол и губкой собрали всё вытекшее. Отжали в свою тару, поставили сейф на место и ушли».

«Одно из развлечений в столовой – пришедшая первой рота быстро разбирает тарелки с тушёной капустой и сливает жир из них в проход между столами. Когда запускается следующая рота, впереди со всех ног на раздачу несутся бойцы, чтобы успеть получить свою порцию и съесть её до того, как их начнут гонять за пайкой и горячим чаем. Каменный пол, жёлтые разводы жира и подошвы кирзачей общего языка найти не могут. Даже просто стоять трудно, а уж если человек бежит... Сначала, взмахнув руками и ногами, падают первые, на них, безуспешно тормозя, налетают следующие... Подолгу ещё барахтаются на полу, пытаясь подняться. От хохота в столовой звенят стёкла», – это, безусловно, про наше русское идиотское ТВ, которое дико нравится народу моему.

«Китель и брюки относят в клуб или баню – где служат люди, наделённые портняжным талантом, свободным временем и местом для работы. Там проходят многочисленные примерки и подгонки парадной формы по фигуре. Нашиваются опять же уплотнённые шевроны и особой, выгнутой формы погоны с обязательным белым кантом. Козырёк фуражки отпарывается и пришивается снова, но уже с большим углублением, для уменьшения его общей площади. Солдатская кокарда заменяется на офицерскую. Из самой тульи вынимается придающий ей круглую форму обруч, внутрь набивается бумага и вставляется черенок от ложки. По бокам края головного убора прижимаются к его основанию. В идеале фуражка должна походить на немецкую, времён Великой отечественной», – это настолько важно, что отслужившие срочную службу без конца вводят новую форму, и каждая новая еще «красивше» предыдущей. Вот и опять новая… Кстати, без нагрудных карманов, а то ордена негде вешать – это официальное объяснение, а не моя шутка.

«На тренажную площадку мы прибыли не для совершенствования воинских навыков. Ворон ставит боевую задачу – прополоть заросший сорняками гравий, очистить рельсы от ржавчины и перекрасить заново вагон. Прежняя краска слезает с вагона целыми пластами – результат дембельского аккорда и работы под дождём», – по этой схеме готовили к 300-летию Питер, к примеру…

Короче, книжка понравилась читателю и, говорят, хорошо продается. Про все эти свинцовые мерзости русской жизни русские мужчины вспоминают после – но не с ужасом, а с доброй такой ностальгией. Эх, было ведь время! Как от души жили! А тут на гражданке – какая ж тоска…

Как могут нормальные люди сносить мерзость, идиотизм, садизм по такой вот схеме? – спросит либеральная читательница.

«Нормальный» там нашелся один, его фамилия – я читал в рукописи, может, потом переправили – пардон, Патрушев, ранее упоминавшийся в абзаце про масло. Он, уже приподнявшись в иерархии после полугода службы, принципиально «с молодыми обходился на равных. Не припахивал, работал, как боец… Ходил им в чипок за пряниками – духам туда не положено. …Патрушева сломали морально, лишь когда подняли молодых и заставили их пробивать ему «фанеру». «Ты чмо!» – кричали ему в лицо духи и били в грудак. По приказу, да. Но – не отказались. Патрушева опустили до «вечного духа». Запретили расстёгиваться, курить в казарме. Получать он стал ежедневно, от каждого, кто пожелает. Особенно доставалось ему от шнурков и тех же духов».

«Патрушева всю зиму держат дневальным, через день в наряд. Казарменный шнырь-уборщик. …парень так и не стал старым. Тёмные круги под глазами от недосыпа, жуткая худоба и разъеденные грязью руки – вот и всё, что он заимел к дембелю.
– Звери вы... – вдруг совсем тихо говорит Патрушев. – Даже между собой не уживаетесь».

Почему он не такой, как все? В чем же дело? А в том, что у Патрушева в военном билете спрятана иконка; он, стало быть, живет по другим понятиям. Рассказчик удивляется: «В моём военнике – порнушная фотка, которую я доставал в укромных местах, когда бывало уже невмоготу. У Патрушева – иконка, спасавшая его в минуты куда более тяжёлые».

Далее автор цитирует Достоевского, «Записки из мертвого дома»: «Кто испытал раз эту власть, это безграничное господство над телом, кровью и духом такого же, как сам, человека, так же созданного, брата по закону Христову; кто испытал власть и полную возможность унизить самым высочайшим унижением другое существо, носящее на себе образ божий, тот уже поневоле делается как-то не властен в своих ощущениях. Тиранство есть привычка; оно одарено развитием, оно развивается, наконец, в болезнь. Я стою на том, что самый лучший человек может огрубеть и отупеть от привычки до степени зверя».

И тут же, чтоб вы не успели его обвинить в притворстве, дает пояснение: «Очень хотел бы сказать, что после прочтения книги стал другим. Что-то осознал. Чему-то ужаснулся. В чём-то раскаялся. Это было бы красиво, литературно. Но было бы неправдой».

И такой еще вариант протеста описан: «Среди шнурковского призыва есть один такой – по кличке Опара, из «букварей». Когда-то он уверовал в слова замполита о том, что необходимо докладывать обо всех случаях неуставщины, и тогда её возможно искоренить. Доложил. Двое отправились на «дизель», в дисбат. Всю службу Опара проходил застёгнутый наглухо, бесправный и презираемый. Не слезал с полов – руки его были разъеты цыпками и постоянно гноились. В глаза он никому не смотрел. Питался объедками с кухни. Больше всего его гнобил свой же призыв». Это не только правдивая история про борца с дедовщиной, но и, думаю, притча о кремлевской борьбе с коррупцией…

«В сортире холодно, вместо бумаги – рваные листы газеты. Читаю на одном из них: «В этом сезоне снова в моде стиль и цвета милитари...» Ну до чего же они там, на гражданке, долбоё...» – это автор, наверно, про теперешних либеральных диссидентов, которые думают, что знают свой народ. И зовут его сражаться за демократические ценности.

Вот этих людей, которые знают службу, – их зовут! Для таких наивных, не знающих жизни людей и написана «Кирза» – учебник русской жизни, пособие по нашему менталитету, инструкция по применению национальных понятий, которые, плохи они или хороши, невероятно живучи и передаются из поколения в поколение – какая б ни была на дворе власть.

Я не удивляюсь, что очаровательная Женя Альбац, моя однокурсница, зовет народ под знамена крайнего либерализма – она не служила в армии и видит наш этнос европейским и просвещенным. Не изумляет меня и Лера Новодворская, пламенная революционерка, с которой мы иногда тепло дискутируем, – и она не служила. «Как так, она ж сидела, а это круче!» – воскликнет проницательный читатель. Знаю, что сидела. Но тюремные понятия мягче, такие зверства, как в армии, встречаются разве что у «малолеток», на зонах, где сидят несовершеннолетние. Во «взрослых» зонах такой садизм встречается, но не как закон жинзи, а в случаях беспредела, то есть в виде исключения, при отступлении от правил.

Еще одна причина сравнительной тюремной мягкости против армейской – то, что на зоне опущенный уже не сможет подняться, это как ядерное сдерживание, а в казарме с бойцом что угодно разрешается сделать, а потом он легко становится дедом! Уважаемым человеком! И прошлое НЕ СЧИТАЕТСЯ. Что угодно терпи и переноси, и твори, а потом поднимешься наверх по социальной лестнице – и ни в чем ты не виноват, все тебе прощено, и уважение к тебе будет незыблемым. И твои жертвы искупят твою вину, придушив кого-то нового. Да, русская мечта, она такая – ее в белых перчатках не воплотишь в жизнь…

Могу еще вам сказать, кто не служил срочную. Киселев (офицер – это совсем другое), Венедиктов, Немцов, – им «простительно» быть певцами демократических ценностей. Гайдар с Чубайсом – сразу видно, не служили! Равно как и Хакамада; у нее служил только отец и то в самураях. Быков – служил, и Кабаков служил – пожалуйста, не видать их среди демшизы. Лев Толстой служил, сами знаете. Очень интересен в этом смысле Достоевский: до службы был романтик и идеалист (в плохом смысле этого слова), а как послужил – так в армии его привели в чувство! Крепкий государственник, пожалуйста. Вы мне тут скажете про Окуджаву, конечно, желая разбить мою концепцию. Но тут не надо путать тупую армейскую службу в мирное время, когда солдатики от скуки с ума сходят, с войной! По этой логике Прилепин, да, нацбол – но он тоже не служил, он воевал.

Татьяна Толстая явно не служила, в отличие от Дуни. Постойте, но ведь и Дуня не служила, не сидела, не привлекалась, что ж это я?.. Откуда ж у нее этот спокойный пацанский флер? А, вспомнил: она же в подростковом возрасте ушла из дома и стала жить своим умом. То есть даже без службы состоялся некоторый разрыв с культурной традицией, прервалась отчасти связь времен, и вместо непрерывного воспитания даже без всякой армии она пожила по законам волчьей стаи, а стая – физически, мускульно – сильней даже целой кухни, набитой шестидесятниками.

А вот Виктору Шендеровичу, ветерану советской армии, который, можно сказать, на своей шкуре все попробовал (ну или не все, но кое-что), и тем не менее – особенный респект. Гвозди бы делать из этого человека!

Так какие же понятия главней, армейские или тюремные?

Ну это смотря где. Тут, может, и армейские. Похоже на то, добавил я, после некоторого колебания отнеся чекистов все же к армейским. Но я могу вам напомнить: тот парень, который это все окончательно объяснит и вынесет высший приговор, в армии не служил, а шел он по уголовной статье, по которой получил вышку.

Вы ему там попробуйте объяснить, что вы, как все, что так было принято, что, мол, другие ответят за вас… Ха-ха.

Текст: Игорь Свинаренко [2]
Илл. из архива