Крупным пленом

Вчера в российский прокат вышел фильм "Пленный" Алексея Учителя. Каких-то три месяца со времени показа этой картины на "Кинотавре" и два после награды за режиссуру в Карловых Варах резко изменили контекст. Что теперь вышло в фильме на первый план?

За основу взят пятнадцатилетней давности рассказ Владимира Маканина "Кавказский пленный", и это вариация литературного мифа, идущего еще от Лермонтова и Толстого, но перевернутого с ног на голову ходом последних кавказских войн. Пленником теперь оказывается не русский, а чеченец, и двое солдат-федералов используют его в качестве проводника через горы, в которых застряла военная колонна. Красота юного горца оказывается роковой для главного героя Рубахина: он разрывается между воинским долгом и вдруг вспыхнувшей симпатией к пленнику — чувством, с точки зрения армейской морали постыдным.

Ненормальность этой реакции подчеркивает стереотипное поведение другого конвоира, грубоватого деревенского парня, который рассматривает "языка" чисто функционально и готов его при первом удобном случае пустить в расход. Он вообще не упускает случая — трахнуть ли подвернувшуюся бабу, послать ее в магазин за водкой, наверняка и помародерствовать. После того как герои оказываются вблизи чеченского поселения и становятся свидетелями гибели плененного русского солдата, и для Рубахина вступают в действие непреклонные законы войны. Однако в душе его происходит переворот, и то, что раньше казалось привычным, теперь выглядит диким и абсурдным. Как абсурдна сама военная операция, где федералы, брошенные без продовольствия на враждебную территорию, вынуждены продавать оружие чеченцам, а потом отбивать его в ходе зачисток.

Так вот, еще два-три месяца назад "Пленный" казался фильмом едва ли не историческим. Мы понимали, что перед нами модель современной войны, применимая практически к любой "горячей точке". Но температура этих точек снизилась или сами они от нас отдалились, поэтому было ощущение, что это немного "ретро". Обманчивый эффект подпитывал элегический стиль изображения, отработанный в тандеме Алексей Учитель—Юрий Клименко еще на их предыдущей картине "Космос как предчувствие". В этом изображении военные действия и быт не противопоставлены прекрасному горному пейзажу, а органично вписаны в него. Можно назвать этот стиль академизмом, эстетизмом, он охотно вбирал в себя толику декадентства, поэтому упоминание "Смерти в Венеции" тут не казалось неуместным, хотя параллели с "Горбатой горой" шли не от большого ума.

Возможно, если бы Алексей Учитель снял кино про страсть, разрушающую табу, да еще в экстремальных условиях войны, он бы выиграл в глазах тех, кто любит радикальные решения. Но это не было бы для него естественно. Он опирается на давний опыт документалиста и практику "ленинградской школы". Однако берет сюжеты с двойным дном, с амбивалентностью, далекие от "ползучего реализма". Режиссера интересует человек в ситуации выбора — из разряда тех, что раньше было принято называть экзистенциальными. Но даже тогда, в середине ХХ века, когда шла мировая схватка идеологий, национальный или классовый зов подсказывал простому человеку, не изощренному в философствованиях, как "честно поступить". В войнах нашего времени не осталось возвышенного смысла, и в критических ситуациях срабатывает только индивидуальный инстинкт. Вот почему появление "чужого" в образе прекрасного чеченца легко раскалывает солдатское сообщество.

Психологический треугольник фильма как по нотам разыгран молодыми артистами: двое русских — Вячеслав Крикунов и Петр Логачев — были найдены в провинциальных театрах, а "чеченец" с удивительным лицом — Ираклий Мсхалаиа — в грузинской школе Москвы. Последнее, конечно, случайность, но в свете событий на Кавказе воспринимается как знак. Если наш кинематограф, даже патриотически-заказной, так и не сумел вылепить убедительный образ врага из чеченцев, с грузинами это будет сделать гораздо сложнее.

Грузинский "пятый элемент", который теперь кажется кому-то пятой колонной, входит в нашу культуру отнюдь не только Вахтангом Кикабидзе, но гораздо глубже. Как нарочно он пропитывает лучшие новые российские фильмы: "Шультес", "Бумажный солдат", "Дикое поле", "Пленный", в титрах которых то и дело мелькают грузинские фамилии. Этот элемент оборачивается на эмоциональном уровне сердечной привязанностью, на культурном — общностью традиции, которая привыкла ставить смысловые вопросы и не довольствоваться простыми ответами. Последний из вопросов, рождаемых этой историей: так кто же у кого в плену и не оказываемся ли мы заложниками своей самонадеянности?

Текст: Алексей Плахов, КоммерсантЪ [2]
Илл.: кадр из х/ф «Пленный»